— Пшеница?
— Сортовая, зерно к зерну.
— Зачем спрятали?
— Свое спрятал, Иван Федорович, не краденое.
— От кого спрятали?
— От воров.
— От каких воров?
— Воры известно какие, которых замки ни днем ни ночью не держат, которы хрестьянина грабят и его же без стыда, без совести расхитителем объявляют.
Андрон нагнулся за топором. Безуглый навел ему на грудь револьвер:
— Положите, он вам больше не нужен.
Морев засопел, разжал пальцы. Топор стукнулся об пол.
— Зря, командер, испужался. Я жить еще не соскучился.
— Поднимайтесь наверх.
В горнице кержак открыл окно и заговорил громко, чтобы его услышали на улице:
— Пиши, Леонтий Леонтьевич, протокол…
Желаев заерзал на лавке.
— Наше дело маленькое, Андрон Агатимыч, как играют, так и пляшем.
— Пиши так и так, мол, нашли у хрестьянина Морева в голобце хлеб, который он сам посеял, сам со своего поля собрал…
Безуглый перебил его:
— Прошу не заниматься контрреволюционной агитацией. Вы арестованы. Товарищ Помольцев, отведите гражданина Морева в сельсовет.
Андрон деланно засмеялся:
— По каким таким статьям-законам меня за мое кровное добро в каталажку?
— Вы привлекаетесь к ответственности по сто седьмой статье за сокрытие в спекулятивных целях хлебных излишков и за ряд других преступлений, о которых с вами подробно поговорит судебный следователь.
Малафей зашмыгал носом. Лепестинья Филимоновна заголосила, запричитала:
— Змея лютого на груди у себя пригрел ты, мой Андрон Агатимыч… Не послушался ты тогда меня, бабу глупую…
Морев строго посмотрел на нее и сказал:
— Мольчи, не позорься перед народом. За свое страдаем, не за чужое.
Он надел похожую на пирог длинную войлочную шляпу.
— Сухарей насуши. Путь мне дальний.
Андрон с подчеркнутым спокойствием сошел с крыльца, перекрестился на восток, поклонился дому, амбарам, стайкам и народу за воротами.
— Гражданы, вор и злодей Андронка Морев прощения просит. Добром моим теперь честные люди распорядятся.
Он подошел к раскрытому окну.
— Иван Федорович, счастливо вам оставаться в моем доме. Жизня, милый дружок, загогулина не простая. Гляди, еще повстречаемся мы с тобой.
В толпе кто-то крикнул:
— На трудящихся руку подымают!
Толпа молчала. Лицо у Морева окаменело. Помольцев шел сзади со своей ржавой берданкой под мышкой. Кулак спросил конвоира:
— Нефед Никифорович, бороду мне сейчас будешь резать на мушки аль повременишь, покудов меня расстреляют?
Помольцев слова не проронил до самого сельсовета.
Безуглый высунулся из окна, фонарем осветил столпившихся у дома. Головы поникли. Бороды завиляли лохматыми собачьими хвостами. Сообщники Андрона, укрыватели его хлеба, его родственники, дружки стояли перед коммунистом в величайшем молчании.