Это был жалкий, грязный ребенок, с голодными глазами и узкими плечами, испуганный, боязливый. Одно слово из уст Рамигани повергло ее, точно тряпичный узел на землю. Она простерлась на полу, касаясь лбом камня, дрожа, словно птенчик. Ее иссиня-черные волосы были в беспорядке.
Брингер встал. Его европейские чувства были оскорблены. Но сожаление взяло верх.
— Встань, дитя, — сказал он.
Ребенок встал и скрестил руки, так что ладони лежали на плечах. Потом он прижался к стенке, полуоткрыв рот, с испуганным лицом.
— Рамигани сказал мне, — продолжал Брингер, — что ты немножко умеешь по-английски.
Девочка молчала и продолжала глядеть на него.
— Отвечай, дрянь, — прошептал Рамигани.
— Да, — произнесла девочка, как во сне.
— Кто она? — спросил Брингер тихо у слуги.
— Она дочь одного богатого человека. У ее отца было больше рупий, чем волн в реке, саиб.
Поэтому ее обвенчали с одним старым раджей. Она принесла ему в приданое богатство своего отца. Раджа умер, и оставил это богатство своему сыну. Тело покойного сожгли на берегу священного Ганга. Его вдова, которой тогда было семь лет, стояла там и чувствовала боль гнева и презрения за то, что боги отняли у неё мужа и сделали ее отщепенцем общества. Она хотела броситься в огонь и ей не следовало мешать. Но нашелся дурак, кто ее удержал и отвел в дом, где чужестранные женщины призревают и растят вдов-детей, отщепенцев, для того чтобы наказать этим мир. Оттуда ее и привел наш господин. Зачем? Прихоть заставила его дать госпоже в прислуги ту, которая сама когда-то была женой раджи. Принес ворону в дом…
— Вот что, Рамигани, — и я хочу ее себе в прислуги, бывшую жену раджи. Вели ее вымыть, причесать, дай ей красивое и чистое платье и мягкие туфли, какие вы носите. Потом приведи ее ко мне, чтобы она была моей подругой…
Брингер покинул комнату, раньше, чем Рамигани успел ему что-нибудь ответить.
Спустя час, сидя за чертежом гробницы, он услышал звук тихо отворившейся двери. Он обернулся. На пороге стоял Рамигани. Он толкнул девочку за плечо и ушел. Этим движением он одинаково презирал и женщину, и мужчину.
Брингер разглядывал ребенка, как редкое растение, загадочный минерал или особенное животное. Видно было что девочка долго побыла в воде: ее темная кожа лоснилась, волосы были еще мокры; длинные косы делали узкое лицо еще уже. Ей дали тёмно-синее платье, доходившее до колен. На ногах обуты были мягкие сандалии. Никаких украшений на ней не было.
На маленьком личике не заметно было ни счастья, ни заботы, ни надежды, ни страха. Только безграничное чувство неловкости владело ею.