— Не садись, саиб, — сказал индус с уверенностью знатока. — Кобра не требует для себя много места.
Он перевернул все подушки и разгладил складки ковра.
— Думаешь-ли ты, что кобра тебя не укусит, если ты дотронешься до неё голой рукой?
Индус поглядел на него.
— Она не может меня умертвить, ежели мне это не предназначено. А если мне предназначено это — каким образом я смогу уберечь себя от них?
— А я? — спросил, улыбаясь, Брингер.
— Ты гость.
Брингер сел.
— Должен я позвать танцовщиц?
— Зови.
Индус скрылся в боковую дверь.
Явилась какая-то отвратительная старуха и отдернула завесу от двери. Показался целый хоровод женщин, одна за другой, разряженных как божки, окруженных чуждым опьяняющим ароматом — постарше, лет около шестнадцати, с заплывшими жиром лицами и — помоложе, только что вышедшими из детства. Они двигались скользящей, томной походкой, стройные и странные, как орхидеи, эти причудливые цветы-животные, между другими цветами… Самые молодые, готовые к расцвету и сладкой любви, точно боясь, что лишатся этого…
Все они, проходя, приветствовали его своими накрашенными губами, говоря что-то нежно, шёпотом, похожим на дуновение горячего ветра.
— Хочешь знать, о чем они говорят? — спросил сидевший на корточках Рамигани. — Они говорят: избери меня своей рабыней, мой любимый, свет неба и поток счастья! Позволь мне быть ковром для ног твоих, — чашей, из которого ты пьешь! Позволь мне посидеть на твоих коленях, избраннейший из сынов человеческих, и разреши мне покачивать опахало над тобой, когда светит полуденное солнце… Послушайся моего голоса, зовущего тебя; — голоса моего сердца, сжигаемого тоской по тебе. Милый, послушай меня!..
— Это очень красиво, что они говорят, эти девы твоей страны. Но ты знаешь, что слова любви не переносят перевода. Немой друг— не друг. Я же люблю музыку человеческого голоса… Нет ли среди женщин во дворце такой, которая хотя бы немножко умела говорить на каком-нибудь европейском языке?
— Нет, саиб.
— Правда?
— Совершенная правда, саиб.
— Я думаю, однако, что ты лжешь, мой друг, — сказал Брингер и посмотрел прищурившись на индуса.
— Не лгу, саиб. Здесь, во дворце, есть, точно, одна женщина, которая немножко говорит по-английски, но…
— Но?
Лицо индуса побледнело от презрения.
— Но она недостойна того, чтобы ее имя осквернило твои уста, саиб. Ее муж умер!
— Я — европеец, Рамигани!
Рамигани поднял руки ко лбу.
Медное лицо было мертво.
— Хочешь ты ее видеть, саиб.
— Да. Хочу видеть!
Индус взглянул на него. Брингер улыбался, как человек, которому скучно. Движением руки Рамигани удалил всех женщин, ушел и тотчас же вернулся. Ему следовала девочка.