Именно в этот миг я подумала: невозможно исцелиться от некоторых слов, некоторых взглядов. Несмотря на то, что время проходит, несмотря на нежность других слов и других взглядов.
Выходя из машины, в силу необъяснимого переплетения моих ног я вывалилась вперед, даже не спланировав в полете, который хотя бы мог оказаться зрелищным; нет, я скорее резко шмякнулась, бедолага, лицом в землю, рассыпав по мостовой содержимое сумочки. Английский издатель подал мне руку, чтобы помочь подняться, с такой совершенной деликатностью, не выразив никакого удивления, словно речь шла о распространенном явлении, не раз замеченном им у французских писателей.
В период общения с Л., особенно с тех пор, как она у меня поселилась, эта неуклюжесть не переставала расти, развиваться, подобно реактивированному вирусу, мутировавшему к более патогенной, более стойкой форме. Я непрестанно стукалась. Предметы валились у меня из рук и казались наделенными собственной энергией. Мои движения были беспорядочными. Удары, падения, столкновения становились все более частыми. Я уже не считала синяки и осколки. Неприспособленность моего тела к его среде обитания, то, к чему я сумела адаптироваться и что научилась скрывать, проявилась в чем-то вроде постоянного конфликта с окружающей средой. Я двигалась по неровной, заминированной поверхности, где на каждом шагу меня подстерегали скольжение, обрушение, падение. Куда бы я ни шла, я опасалась собственного шаткого состояния. Я ощущала себя перевозбужденной и неловкой. Дрожащей. Вертикальность моей персоны уже была не усвоенной данностью, но ненадежным феноменом, за который мне следовало бороться.
Франсуа, который частенько подтрунивал над моей неуклюжестью (может, я побочная дочь Пьера Ришара или Гастона Лагаффа?), забеспокоился. Он стал исподтишка наблюдать за мной, словно ища неопровержимое доказательство того, что что-то не ладится. При нем мне случалось падать или ронять предметы просто так, без какой-либо причины, как если бы информация «я подношу стакан к губам» или «я держу кастрюлю в правой руке» внезапно исчезала из моего мозга. Порой связь обрывалась внезапно. Вместе с тем, поскольку я все больше и больше старалась вычислить расстояние между моим телом и остальным миром, неоднократно вставал вопрос, чтобы я проконсультировалась с неврологом.
Если задуматься, неуклюжесть фигурирует среди различных симптомов, впервые или вновь возникших в этот период, симптомов, в большей или меньшей степени вызывающих нетрудоспособность, существование, накопление, преумножение которых я приняла, не забив тревогу. Сегодня я способна связать эти события между собой. Но тогда все это смешивалось с состоянием одиночества и тоски, причины которого я не понимала и относительно которого отказывалась проконсультироваться с каким бы то ни было врачом. Мне было грустно, вот и все, такое случалось не в первый и не в последний раз.