Я буду другой.
Л. возвращала к жизни эту неутоленную надежду быть красивее, умнее, увереннее в себе, короче, быть кем-то другим, как в той песне Катрин Лара[8], которую я в подростковом возрасте постоянно слушала: «Роковая, роковая, я бы хотела быть из тех женщин, ради которых весь мир воспламеняется, сходит с ума, испепеленный…»
Даже теперь, хотя со временем я понемногу привыкла к самой себе в целом, хотя мне кажется, что я живу в мире и даже гармонии с той, кем являюсь, хотя я больше не испытываю властной необходимости поменять себя целиком или частично на более привлекательную модель, я, по-моему, сохранила тот взгляд на женщин: смутное воспоминание о желании быть другой, которое так долго наполняло меня. Взгляд, который тотчас примется искать в каждой встреченной мною женщине, что в ней есть самого прекрасного, самого волнующего, самого яркого. Отныне, во всяком случае, до нового приказа, мое сексуальное желание направлено на мужчин. Волна, содрогание, жар внизу живота, в бедрах, прерывистое дыхание, все тело в состоянии тревоги, наэлектризованная кожа – все это лишь при контакте с мужчинами.
Правда, однажды, несколько лет назад, мне показалось, что я испытала по отношению к женщине нечто, что будоражило кровь, что могло вырваться сквозь кожный покров. Меня пригласили на зарубежный фестиваль с презентацией перевода одной моей книги. В полутемном, прохладном от кондиционера зале, когда снаружи стояла изнуряющая жара, я ответила на вопросы читателей. После своего выступления я слушала ту женщину, которая говорила о своем последнем романе. Я читала многие ее книги, но прежде никогда с ней не встречалась. Она была блистательна, забавна, остроумна. Ее речь состояла из череды пируэтов, контрапунктов и отступлений от темы. Аудитория, и я тоже, была завоевана. Она жонглировала словами, играла на их многозначности, она дурачилась. Публика, взрывы смеха, направленное на нее внимание, все казалось игрой, как если бы на самом деле ничто из этих занятных подробностей (писатель перед своей публикой) не должно было приниматься всерьез. Она была прекрасна мужской красотой, это относилось не к ее чертам, а скорее к ее позе, хотя мне не удалось в точности определить, где брала начало эта странная притягательность, которую я испытывала на себе. Было что-то невероятно женственное в ее манере брать на себя мужественность, соглашаться с ее кодами, искажать их.
В тот же вечер мы пошли выпить по стаканчику недалеко от порта.
Еще раньше, когда мы еще были с группой (состоящей из десятка писателей и организаторов фестиваля), она рассказала о себе, о своей страсти к автомобилям и к скорости, о любви к вину, о преподавании в университете. Я вдруг резко захотела, чтобы она заинтересовалась мной, предложила, чтобы мы вместе сбежали, выделила меня из прочих. Выбрала меня. Так оно и случилось. В жаркой темноте я сидела напротив нее и, хотя мы были примерно одного возраста, казалась себе неуклюжим подростком. Она во всем превосходила меня. Ее остроумие, речь, голос – все завораживало меня. Помнится, мы говорили о городе, в котором она жила, о красоте аэропортов, о том, как, несмотря на забывчивость, книги продолжают жить в нашей памяти. Помню, я рассказала ей о самоубийстве моей матери, случившемся несколькими месяцами раньше, и о вопросах, которые все еще мучили меня. Впервые меня посетило желание лежать рядом с женщиной, прикасаться к ее коже. Уснуть в ее объятиях. Впервые я представила, что это возможно, что такое может со мной случиться – вожделеть к женскому телу.