В кафе Л. у меня на глазах развернула письмо. Я следила за ней, пока ее взгляд скользил по строчкам. Она не заколола волосы, веки были покрыты серыми тенями с металлическим блеском, что подчеркивало ее бледность. Губы были едва подкрашены розовой помадой. Она была очень красива. Она читала, а я видела, как от негодования меняется ее лицо.
– Ты знаешь, кто это?
– Нет.
– Думаешь, кто-нибудь из родных?
– Не знаю.
Пока Л., заметно потрясенная, перечитывала письмо, я рассказала ей о том, которое получила несколькими неделями раньше. Мне помнилось, что оно было не таким резким. Л. на несколько секунд задумалась, потом снова взглянула на меня.
– Ты никогда не рассматривала возможность написать книгу про «потом»? Книгу, которая рассказывала бы о появлении твоего последнего романа, его последствиях, что он спровоцировал, ускорил, выявил. О том, как он воздействует, с отсрочкой.
Да, рассматривала. Эта мысль приходила мне в голову. Рассказать о том, как книгу приняли, о неожиданной поддержке, о волнующих письмах. Рассказать, каких усилий стоило некоторым, чтобы принять текст, об их неослабном желании суметь это сделать. Об уважении к литературе. Рассказать о запоздалых признаниях, нашептанных, стоило появиться книжке, о неожиданно всплывших воспоминаниях. О стратегии защиты, о безмолвных процессах. Да, было соблазнительно написать об этом: потрясение коснулось не только так называемых «зон риска». «Зоны риска» очертили точку попадания, поглотили ее, приняли. Более разрушительные подземные толчки происходили на других территориях, тех, к которым я прикоснулась, обошла, которые я добровольно исключила из поля повествования.
Каждый автор, обращавшийся к описанию себя (или писавший о своей семье), несомненно, в один прекрасный день подвергался искушению написать про «потом». Рассказать об обидах, горечи, рождении замыслов, разрывах. Кое-кто сделал это. Разумеется, из-за отсроченного эффекта. Потому что книга есть не что иное, как подобие радиоактивного вещества медленного распада, которое еще долго остается источником излучения. И нас в конце концов всегда оценивают по нашему существу: человеческие бомбы, мощь которых наводит ужас, потому что никто не знает, какое применение мы этому найдем. Именно над этим я размышляла. Однако хранила молчание.
Я не отвечала, поэтому Л. повторила вопрос, сформулировав его иначе:
– Может, таким образом следовало бы ответить этому человеку? Опубликовать его письма как есть, не меняя ни одной запятой, и дать ему понять, что тебе плевать, что ему или ей тяжело носить фамилию, которой ты не выбирала; сказать, что есть тысяча способов носить эту фамилию и что ему или ей надо всего лишь придумать свой…