– Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего…
– Он шутил, помню: я, говорит, стригу овец, а не сдираю с них шкуру.
– Точно!
– Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…
Они налили в прозрачные граненые кубки вино и стали неторопливо пить. Я поразился изяществу этих кубков – они будто были вырезаны из цельных кусков горного хрусталя.
– Наливайте еще красненького, – сказал хозяин. – Крымское, это мне прихожанин прислал, завод у него винный теперь там. В провинции, как говорится, у моря. Кирилл Сергеевич, сенатор который.
– Да-а, очень симпатичное вино…
– Отец Николай, не тревожьтесь насчет этого музея, все устроится. Найдем управу!
– Дай тому Бог.
– Ну все, Наталья, подавай первое, – сказал хозяин женщине, которая им прислуживала.
Она принесла блестящий металлический котел и стала черпаком разливать из него горячую похлебку в низкие широкие чашки белого цвета, стоявшие перед каждым гостем.
– Ангела за трапезой, – сказала она, закончив, и удалилась.
– Отец Димитрий, я вчера смотрел вашу передачу по телевизору, это просто отдохновение души, спаси вас Господи! – сказал молодой мужчина без креста на шее. – А вот попробуйте печеную рыбу, у нас новая повариха на приходе, украинка, просто кудесница!
Тот, кого назвали отцом Димитрием, был стариком с мясистым носом и настороженным взглядом желчного и самовлюбленного человека. Он взял вилку и потянулся ко мне.
Я шевельнул хвостом, с легкостью проплыл вперед и вниз на расстояние в несколько локтей и снова оказался в пылающем море, вне досягаемости этих загадочных людей за столом, голоса которых доносились теперь приглушенно, как будто из-за полупрозрачной завесы. Я тщетно пытался разгадать смысл некоторых фраз, которые они произнесли. Я понял, что они совершают поминальную трапезу в честь умершего хозяина-владыки и гадают, кого теперь назначат на его место. Меня удивило, что они произнесли слово, похожее на мое имя, только искаженное. И что такое «дьякон»? А кто такие «харизматичные клирики»? И куда их отправили? Наверно, как всегда, это гонимые избранники Божии, лбы которых отмечены Его светозарной печатью. Еще я подумал, что эти трапезничающие мужи в черных одеждах хорошо относятся к Риму, раз один из них процитировал слова Тиберия, которые тот произнес, отказываясь повышать в провинциях налоги…
Эти люди внезапно исчезли. Затихли их вкрадчивые, как у халдеев, голоса. Вокруг меня был огненный мир, наполненный миллионами других звуков. Я прислушивался то к одному голосу, то к другому.
Кто-то спорил с кем-то до хрипоты, кто-то рвал мелко исписанный папирус, а кто-то, не найдя аргумента, схватил нож, который превратился в острую сияющую букву. Я стал свидетелем того, как один человек прочитал по птичьим следам на берегу реки великую поэму, услышав которую Гомер разодрал бы на себе одежду в знак скорби. Я мог наугад выбрать любой отзвук, сосредоточиться на нем, и тогда передо мной разворачивалась вся сцена. Я видел судьбы. Я шевельнул плавником, и зазвучал гимн Изиде под сводами ее храма – в синем дыму благовоний женщины стояли на коленях и возносили к ней молитву: «О, пресвятая дева, владычица неба и земли, ты есть блудница и святая, ты бесплодна, но бесчисленны дети твои, ты злонравна и великодушна, ты первая и последняя, ты облегчаешь родовые муки…»