– Обитель, помоги, – зажмурилась, что было силы.
– Помоги, – вторил голос Альдамира. – Подскажите, что делать?
– Создать… создать… создать, – зашептали потусторонние голоса. – Ключи… создать… ключи. Ключи открывают любые двери.
– Как создать дверь? – пока я соображала, что к чему, спросил муж.
– Отдать часть себя, получить дверь, – отвечали голоса. – Получить дверь, отдав часть себя…
Часть себя? Что это? Я не понимала.
Взволнованно зарычала виверна. А я вдруг почувствовала, как волосы на голове вставали дыбом.
Нет, только не так. Солнышко – она моя часть. Сестра, подруга, зубастая частичка.
Тут же пришла уверенность – Солнце я никому не отдам. И Альдамиру не позволю отдать Шторма. Без них мы просто не сможем.
– Отдать часть себя, – повторили голоса и замолкли.
А я повернулась к близнецу и, глядя ему в глаза, сказала:
– Нам нечего отдать Обители. Портала не будет.
Он смотрел внимательно, казалось, желая увидеть что-то, понятное только ему. И нашел.
– Я знаю, что мы можем отдать?
– Что? – холодея, прошептала я.
– Боль. Мы без сожаления отдадим Обители боль.
– Как?
– Переживем ее снова. Здесь и сейчас. За себя, друг друга, проживем все вместе.
Предопределение! Переживать все снова. Опять ощущать то, что так хочется забыть.
– Я согласна, – ответила резко, будто бы нырнула с головой в полынью.
Близнец кивнул. А потом поднял меня на руки, так чтобы прикасаться своим лбом моего.
– Патима мэл руне. Сварте крон Альдамир и Груша Скай дэ Роушен. Принте дан.
Поцелуй обжег губы, а потом я полетела в темноту, которая вдруг расцвела всеми цветами радуги.
Затем пришла боль.
Боль не телесная, душевная, но легче от этого не становилось. Эта боль грызла душу, разрывала в клочья сердце. Рвала грудь рыданиями, драла горло когтями хищной птицы.
Я видела саму себя, влетающую в портал. Раз за разом память проматывала сцену, и каждый раз боль становилась только сильнее. И вскоре моей личности не стало, на ее место пришла другая. Но такая знакомая, родная.
Хотелось выть, да не было сил. Не было сил подняться с травы. Руки скребли вырванную землю, но все напрасно. Сама жизнь уходила из тела с каплями крови.
Брат рядом, смотрит пустыми глазами. Ритуальный кинжал в его руках, еще миг и он оборвет мое никчемное существование.
– Не медли, – хриплю я. – Ну же, давай. Больнее ты уже не сделаешь.
– Не сделаю. Ты прав, – в глазах Филиппа появилось чувство.
Ненависть. Пусть так, уж лучше ненависть, чем пустота.
– Ты справишься сам, – добавляет он, растягивая губы в улыбке. И уходит.
А я понимаю, Филипп прав. Никто не сделает мне больнее, чем я. Чем моя память.