И вот, наконец, всплыло то, ради чего все затевалось. А ведь казалось уже, что надежда эта ложна, и у Фомы Евсеича — «малой мзды» — нужной вещи и вовсе никогда не было, что осталась она в княжеской казне, куда неприметного доступа у Морано не было, или вовсе, как говорили (старый дон Антонио не верил), запропала где-то по разбойничьим схронам.
Но Морано знали людей и знали пути вещей.
И вот он — грубой работы медальон с непонятными (для Морано, но не для его гостей) символами — тяжело и глухо звякнул о стол.
— Да, это он, — старший из троих, бритый, с резким лицом бережно взял медальон в руки. Он кивнул Морано — тот повернулся и вышел из кабинета. Но тут же лицо старшего гостя потемнело, когда он легким нажатием раскрыл медальон, — но он пуст!
— Естественно, — сидевший с ним рядом человек с более светлым (видимо, раньше прибывший из тех мест, где солнца больше и он горячее) лицом был совершенно спокоен. — Этого следовало ожидать. Все бумаги остаются в княжеском архиве, и вряд ли мы сумеем найти карту там. Описей не ведется.
— Но кто сумел открыть его?!
— Кто угодно, тот же казначей. Просто взял и открыл. На Ключе нет замков, кроме заклятия. Об этом следовало подумать тогда, когда эту вещь везли на Русь. Здесь заклятие утратило силу.
Какое-то время они молчали, обдумывая положение.
— Итак, — подвел итог старший, — у нас есть Ключ, но нет карты Эманации Смешения с помеченным местом. Это затрудняет наши поиски, но не делает их безнадежными. Вперед.
Они дружно встали. На ходу старший бросил третьему, тому, что все время молчал:
— Заплати Морано. Хорошо заплати. И хорошо напугай. Его верность держится на жадности и страхе.
****
А из дальних мест, из латынской чужой сторонки, прибыл на Русь Алеша Попович. Повзрослевший, заматеревший, во фряжской одежде — не узнать. Гость и гость, не один такой в Киеве. Потому-то, никем не узнанный, Алеша и не спешил во дворец с донесениями и рекомендациями от Добрыни Никитича, а решил сперва прогуляться по Киеву, узнать, что изменилось за двенадцать долгих лет, а что осталось прежним, подышать воздухом этого города, уже забытым, но таким сладким. Голова слегка кружилась; все казалось чудесным, будто выпил хмельного, а ведь не притрагивался. Вот сейчас заедет на рынок — тогда и притронется.
Там, на рынке, он и увидел ее.
Кто знает, как повернулось бы, узнай он ее сразу, но он не узнал.
Нежный профиль женщины, наклонившейся, чтобы понюхать мясо, протянутое мясником, изгиб узкой спины, движение, когда она, выпрямляясь, отвернулась — и сердце зашлось. Радость и головокружение — все это, оказывается, было потому, что он должен был встретить эту женщину.