Теперь Илья улыбался, уже не скрываясь.
— А что, княжна, — спросил он, — босиком-то бесшумно красться не получается?
— Не получается, — созналась она с досадой, — ноги шлепают.
— Ну, раз так — будут тебе самые лучшие лапти.
Пятилетнее чудо — веснушки, большущие серые в точечку глаза, легкие белые волосики — соскочило с завалинки.
— Ты обещал! — прокричала уже издалека, уносясь воробушком по двору.
Брат Амадео, если и был безумен, то только в одном-единственном отношении. В том, что касалось Чаши.
Он был единственным сыном в достойной купеческой семье. Уродился слабеньким, едва живым. Мать с помощью преданной старой няньки и самых известных врачей, на которых семья не жалела средств, выхаживала его, как могла, но мальчик продолжал болеть часто и тяжко. По совету духовника семья пообещала сына Богу, и — о чудо! — маленький Альберто выровнялся, не только выжил, но и многочисленные хвори оставили его.
Он рос мечтательным и тихим, зная о своем будущем призвании и ожидая его. Он постоянно слышал разговоры матери со служанками, знакомыми и родственниками о вмешательстве Господа, спасшем ему жизнь. Он думал о Боге и о том, что Бог спас его и уготовал ему монашескую стезю не напрасно. Альберто верил, что ему предстоит особый путь; было нечто такое, что он должен будет совершить для Бога, и именно для этого свершения он был оставлен на земле. Этой спрятанной глубоко в сердце тайной уверенностью, что ему предстоит великое служение, наверняка — тяжкое и мучительное, но и радостное, потому что это то, для чего он предназначен, Альберто не делился даже с духовником.
При постриге он выбрал имя Амадео, что означало «любящий Бога».
Истово исполняя монастырский труд, он ждал. Молчаливый, невзрачный, щуплый, он не сходился близко с другими монахами и не привлекал внимания монастырского начальства. Он был незаметен.
Амадео был одинок, но это не значило, что он был замкнут в себе. Предстоящее испытание, которого он ждал, отделяло его от людей, но он был от природы наблюдателен и склонен к размышлениям. Он вел дневник, которому поверял свои наблюдения и размышления об окружавших его людях, — все то, что выходило за пределы исповеди.
Однажды, выполнив порученную ему уборку в крипте, он задержался там, молясь в одиночестве, в дальнем, неосвещенном углу. Как они вошли, он, погруженный в молитву, не услышал; а когда услышал начало разговора, понял, что выходить поздно.
— Здесь нас никто не услышит и не увидит, — произнес голос настоятеля.
— Это хорошо, — к своему удивлению, Амадео узнал и этот голос. Епископ Падуанский часто заезжал в монастырскую библиотеку. Монахи поговаривали шепотом, что он не чужд чернокнижию. — Значит, все останутся живы. Потому что разговор наш — сугубая тайна. Исповедываться во всем, что его касается, вы можете только мне.