В дверь постучали, и вошли двое: Кузнецов и Трунин. Прежде чем обратиться, помялись у двери, помолчали. Кузнецов смешно щурил голубые глаза, а Трунин теребил гимнастёрку. Наконец Кузнецов решился:
— Мы вот с Труниным завтра отдыхаем, а ребята переживают… письма… — он выпрямился и уже чётко, по-военному, закончил: — Разрешите нам пойти за почтой.
Когда улыбающиеся солдаты выходили из канцелярии, я посмотрел на хрупкую фигурку Трунина и вздохнул:
— Устанет наверняка мальчишка, а радуется. Пятьдесят километров по таким тропам да одним махом не каждому под силу.
— И вот они в пути. Дежурный «сидит на телефоне» и время от времени информирует заставу.
— Прошли мыс Неприступный. Подходят к «Любви».
— За час пятьдесят до Неприступного — отлично, — замечает скупой на похвалу старшина, а Ульянов не может удержаться от восклицания:
— Здорово идут!
Сквозь бревенчатые стены ясно слышу, кто-то надоедает дежурному:
— Опроси, как там Трунин себя чувствует. Спроси… А?
Выхожу на крыльцо. Душно. В небе — ни облачка. На раскалённых камнях, пожалуй, можно жарить яичницу. Море спокойное-спокойное. Только чуть колышется горизонт, и поэтому кажется, что соседний остров сдвигается куда-то вправо.
Стараюсь представить, где сейчас Кузнецов и Трунин. Миновали они сопку или только взбираются на неё?
Занятия надолго всех отрывают. Но нет-нет и оглянется кто-нибудь на виднеющийся вдали «Шпиль» — остроконечную серую скалу: не показались ли. Строго смотрю на солдат, а самому так и хочется сказать: «Рано ещё. Рано, Ульянов, потерпи».
Несколько раз появляются на крыльце дежурный Никитин и вездесущий повар, знаками пытаются что-то объяснить. Но разве можно понять, есть тебе письма или нет, когда повар показывает на себя и растопыривает всю пятерню. Ему-то хорошо.
Но вот занятия окончены. Теперь можно отойти подальше, сесть на траву, внимательно смотреть на гребень скалы.
Дежурный ясно сказал: всем, кто на заставе, письма есть.
Две фигурки вырастают на гребне. Сейчас они начнут спускаться.
— Ура! — выкрикивает Ульянов и прыгает, как мальчишка.
Сушилка полна весёлого гама. Один предлагает почитать совсем свежую «Вечёрку», другой радостно смеётся, кого-то заставляют плясать. Потом все расходятся, читают снова и снова.
Кузнецов протягивает мне два письма. У него утомлённый вид, но глаза весёлые, добрые.
— Устали? Как Трунин? — спрашиваю его.
— Душно было немного. А Трунин молодец, ни на шаг не отставал.
К вечеру волнение улеглось, и на волейбольной площадке разгорелось ожесточённое сражение. Почти вся застава наблюдала за перипетиями спортивной борьбы, а я торопливо заканчивал дела, когда вдруг услышал слова знакомой песни.