Я суечусь: достаю миски из буфета, ищу ложки – придумываю себе занятие.
Джейс потягивается и переплетает пальцы на затылке:
– Я должен помнить, что я счастлив. Родители у меня бедные, сейчас нам тяжело, но мои папа и мама замечательные. Когда мы были маленькие, Элис спрашивала маму, богаты ли мы. Мама отвечала, что на самом деле мы очень богаты. Я должен всегда помнить, что она права.
Очень в духе Джейса заставить себя благодарить судьбу. Он подходит ко мне и заскорузлым пальцем касается моего подбородка.
– Сэм, поцелуй меня, – просит парень. – Тогда я прощу себя и забуду свою ошибку.
– Джейс Гарретт, ты прощен за простые человеческие сомнения, – говорю я.
Джейса легко прощать: он же безгрешен. В отличие от моей мамы. И от меня. Когда мы сливаемся в поцелуе, я не чувствую привычного тепла и легкости. Я чувствую себя Иудой.
Как мне не хватает Нэн! Я пошла бы к ней, рассказала обо всем, а Нэн выслушала бы и, возможно, дала хороший совет. Именно Нэн поняла бы меня.
Нэн выручила меня, когда у меня начались месячные. Я играла в теннис на школьном корте. В белых шортах! Нэн первой заметила мою беду, отвела меня в сторонку, сняла шорты – вот тебе и скромница! – в одном белье прошла в раздевалку за запасными шортами и тампоном. Я помогла ей в день, когда Тим (двенадцатилетний!) впервые напился по-настоящему: загнала его под холодный душ (не помогло), сварила ему кофе (тоже не помогло) и уложила в постель выспаться. Нэн спасла меня в день, когда Трейси закатила грандиозную дневную пирушку у нас дома, пока мама была на работе. Потом Трейси уехала с бойфрендом, поручив нам, четырнадцатилетним, выпроводить сорок подростков постарше и убрать дом к возвращению мамы.
Теперь Нэн не отвечает ни на мои звонки, ни на эсэмэски.
Когда я заглядываю в сувенирный, Нэн или занимается посетителями, либо собирается на склад, либо на ланч, или на встречу с боссом.
Неужели нашу дружбу, целых двенадцать лет, перечеркнуло то, что я увидела? Или то, что она сделала? Или то, что я сказала о том, что она сделала? «Не позволю ей так просто отвернуться от меня!» – говорю я себе, а Нэн поступает именно так. В пять вечера, после смены в водно-теннисном клубе, я настигаю Нэн, пока она заполняет бланк заказа. Я кладу ей руку на плечо, а Нэн стряхивает, точно лошадь – назойливую муху.
– Нэн, Нэнни! Ты просто вычеркиваешь меня из жизни? Навсегда?
– Мне нечего тебе сказать.
– Зато мне есть что сказать тебе. Мы дружили с пяти лет. Это ничего не значит? Ты теперь меня ненавидишь?
– Я не ненавижу тебя. – На миг в глазах Нэн мелькает сожаление, но она тут же опускает глаза и поворачивает ключ в кассовом аппарате, чтобы закрыть его. – Ненависти нет, просто мы очень разные. Дружить с тобой слишком утомительно.