– Я выходной взяла, – сообщает мама, гладя меня по спине. – Знаю, я уделяла тебе слишком мало времени: дела, вечно дела. Вот я и подумала, может, на фейшлы с тобой сходим или…
– На фейшлы? – переспрашиваю я таким тоном, что мама отстраняется, но потом так же вкрадчиво продолжает:
– Помнишь, в первый день летних каникул мы всегда ходили на фейшлы? У нас это стало традицией, но в этом году я ее нарушила. Вот я и решила компенсировать потерянное. Потом можно где-нибудь пообедать…
Я резко сажусь:
– Ты правда думаешь, что поступаешь правильно? Компенсировать нужно не мне.
Мама подходит к окну, из которого видна лужайка Гарреттов:
– Прекрати, ни к чему хорошему это не приведет.
– Мам, я прекращу, если пойму, почему не приведет.
Я слезаю с постели, встаю рядом с ней у окна, смотрю на дом Гарреттов, на игрушки во дворе, на надувные матрасы и круги в бассейне, на «мустанг».
Мама делает каменное лицо:
– Хочешь правду? Отлично! Когда вы с Трейси были маленькими, особой радости я не испытывала. Я не как та женщина… – Мама кивает на территорию Гарретов. – Я не племенная кобыла! Нет, детей я, конечно, хотела. Я росла без братьев и сестер и всегда страдала от одиночества. Потом я встретила вашего отца с его большой семьей и подумала… Но беспорядок, запахи, постоянную суету я возненавидела. Выяснилось, что и отцу вашему это в юности поднадоело. Вот он и решил снова насладиться молодостью, бросив меня с двумя малышками. Я могла позволить себе десяток нянь, но у вас была только одна, и приходила она исключительно по будням. Я справилась. А сейчас я наконец заняла свое место. – Мама трясет меня за плечо, словно хочет снова разбудить. – Ты хочешь, чтобы я все это бросила?
– Но ведь…
– Я упорно работаю, причем уже давно, так давно, что ты представить себе не можешь. По-твоему, я до конца жизни должна расплачиваться за единственный вечер, когда позволила себе расслабиться и хорошо провести время? – Мама снова трясет меня за плечо, ее лицо так близко от моего. – Саманта, по-твоему, это правильно?
Я уже не знаю, что правильно. Голова болит, в сердце лишь пустота. Хочется разобраться в маминых аргументах, нащупать фальшь, но все слишком запутанно.
Я до сих пор наблюдаю за Гарреттами и с облегчением подмечаю признаки того, что жизнь входит в нормальное русло: Элис загорает на садовом стуле, Дафф и Гарри перестреливаются из водяных пистолетов. Только, наблюдая, я не испытываю прежних чувств – надежды и умиротворения оттого, что где-то кипит жизнь, не похожая на мою, яркая и насыщенная. Теперь я чувствую себя Дороти, отосланной обратно в Канзас, где вместо буйства красок лишь два цвета – черный и белый.