– Его ученики расстроены, все никак не могут прийти в себя. Они приготовили памятные речи, скоро устроят церемонию на спортивной площадке школы. – Сказав это, она посмотрела на часы, явно торопясь. – Городские власти разрешили увезти тело на родину. Сегодня вечером гроб отправят в Англию, на самолете. – И добавила: – Я буду его сопровождать.
Маркус глядел на нее, не в силах произнести ни слова. Они стояли в паре метров друг от друга, но расстояние казалось непреодолимым. Как будто бы между ними разверзлась бездна.
– Я обязательно должна поехать с ним, поговорить с его отцом, его матерью, его братьями; познакомиться с его старыми друзьями, которых он не успел мне представить; я впервые увижу место, где он родился, и они увидят меня и подумают, что я любила его до последнего, а это неправда, я…
Конец фразы повис над пропастью, которая их разделяла.
– Ты – что? – спросил Маркус.
На этот раз молчала Сандра.
– Зачем ты сюда пришла?
– Затем, что обещала.
Такой ответ разочаровал Маркуса. Он хотел бы услышать, что Сандра пришла ради него.
– Твоего друга звали Клементе, верно? Он был пенитенциарием.
Значит, Сандра знала, кто ее спас… Клементе нарушил правило пенитенциариев… «Никто не должен знать о твоем существовании. Никто и никогда. Только в миг между тем, как сверкнет молния, и тем, как ударит гром, ты можешь назвать себя…»
Сандра порылась в кармане, вынула какую-то вещь и протянула ему, не приближаясь:
– Перед смертью он просил передать тебе это.
Маркус сделал шаг вперед и увидел, что лежит у нее на ладони. Образок святого Михаила Архангела, сжимающего огненный меч.
– Он сказал, что это важно. И что ты поймешь.
Маркус вспомнил, как, обуреваемый гневом, швырнул образок в лицо другу. Неужели правда, что они распрощались так? Это повергло его в еще более глухое отчаяние.
– Мне пора, – проговорила Сандра.
Подошла и вложила ему в руки образок Клементе. Потом поднялась на цыпочки и крепко поцеловала его в губы. Долгим, бесконечным поцелуем.
– В другой жизни, – сказала она потом.
– В другой жизни, – обещал Маркус.
Поздним вечером он вернулся в мансарду на улице деи Серпенти. Закрыл дверь, но свет зажигать не стал. В окно проникало слабое сияние, исходившее от простирающихся вдаль крыш Рима.
Вот теперь он одинок совершенно. Окончательно.
Ему было грустно. Но если бы Сандра продлила тот поцелуй и прощание обернулось бы чем-то иным, может быть ее стремлением быть любимой, как бы он повел себя? Много лет тому назад он дал клятву, принес обет целомудрия и послушания. Готов ли он нарушить обет? И кем бы он после этого стал?