Отшельник (Соболева) - страница 20

– Беги, солнышкоооо, бегиииии, – заорал он. И меня словно хлыстом полоснуло. Надо не просто бежать. А мчаться отсюда сломя голову.

Я бежала вниз, через ступеньку, подворачивая лодыжки, чувствуя, как свалилась с волос заколка и они бьют по спине и по бедрам. Нескончаемые коридоры и повороты назад, в страхе, что догонит, но за мной никто не гнался. Я должна была понять, что это странно, но во мне бурлил адреналин. Он зашкаливал. Я тыкалась из угла в угол в поисках выхода. Нет, не кричала. Мне казалось, что, если закричу, меня обязательно догонят. Стены дома начали давить на меня, а волосы цеплялись за чучела. Сбиваясь с ног, я выдирала их клочьями, рыдая от страха, пока не нашла какую-то дверь и, толкнув ее, не оказалась на улице. Холодный воздух волной ударил в разгоряченное лицо. Как жутко снаружи. Все освещено бордовыми лучами. Он точно больной на всю голову, этот Огинский. Он не в себе. Как Лариска этого не знала. Я должна выбраться отсюда и все ей рассказать.

О, божеее! Я на улице! Да! Босиком по снегу, прочь от этого проклятого места к дороге. Но дороги с этой стороны дома не оказалось, только калитка в массивном заборе, ведущая в сторону лесопосадки. Я толкнула ее изо всех сил, но она была незапертой. Вспомнила, что за посадкой проходит трасса. Надо бежать туда. Может, я увижу машину… поймаю попутку, доберусь в город.

Вначале я не чувствовала холода от взорвавшегося в венах страха и адреналина после борьбы с чокнутым психом. А потом вдруг почувствовала, как порванные чулки прилипают к обледенелой тропинке. И я бегу среди деревьев в сторону дороги, с трудом различая в свете фонарей от дома эту протоптанную кем-то дорожку. Только бы выбраться к трассе.

Где-то вдалеке послышался лай собак, а потом в усадьбе выключили свет, и я оказалась в кромешной тьме. Оглядываясь по сторонам расширенными глазами и выдыхая клубы пара, я начала дрожать. В тишине отчётливо слышала собственный стук зубов. Лай собак начал приближаться, а у меня от ужаса по щекам потекли слезы. Вместе с осознанием – он не отпустит. Он играется со мной. Спустил по моему следу собак… и дверь, и калитка были открыты именно для этого, чтобы гнать меня по лесу как животное. Как их… чьи головы висят у него в коридоре. Мамочка… куда я попала?


ГЛАВА 5

Я — это я, а вы грехи мои


по своему равняете примеру.


Но, может быть, я прям, а у судьи


неправого в руках кривая мера…

© Уильям Шекспир




Азарт, вот что я почувствовал, когда ее увидел. Нет, не у себя дома. А намного раньше на видео и на фото, которые прислал мне Гоша. Внутри что-то щелкнуло. Я даже услышал этот щелчок. Мгновенный интерес, когда по телу проходит судорога предвкушения. Что-то в ней было такое неуловимо притягательное, заставляющее взвиться от желания взять и мять, разбирать, изучать, ломать и собирать заново. Она слишком настоящая, естественная не вытягивает в камеру губы, не принимает поз озабоченной самки богомола с раскоряченными ногами или оттопыренной задницей с прилипшим к спине животом. Меня такие не возбуждали уже давно. Я любил охотиться сам. Играться. Вот таких вот инстаграмных копи-пейстов вокруг был океан. Помани пальцем – и отсосут прямо на лестнице любого заведения, а то и на улице при камерах, лишь бы считаться девушкой Огинского. Смотрят как на бога, раззявив одинаковые рты, а в глазах доллары, как на игровых автоматах, щелкают. У меня на таких не стоял с тех пор, как я заработал свою первую сотню тысяч зелени. Сам. Первая сделка и бинго. Отец тогда подарил мне золотой портсигар и трехкомнатную квартиру, а сотню сказал вложить опять в оборот. Мой отец был умным сукиным сыном, и я всегда был похож на него, чем иногда гордился, а иногда люто ненавидел нас обоих. Особенно после того, как первый раз увидел его с другой женщиной. Мне было лет четырнадцать, я вернулся со школы, а он трахал мамину лучшую подругу на нашем обеденном столе. Я хорошо запомнил, как ритмично двигались его бедра, бряцала пряжка на приспущенных штанах, и сучка, которая еще вчера обнимала и целовала мою мать в обе щеки и называла «моя любимая Любочка», выла под моим отцом и грязно материлась, сжимая столешницу тонкими пальцами с ярко-красным лаком.