Днем мы долго катались по департаментскому шоссе до самого Ойонна́, затем по местным дорогам поменьше и по проторенным дорожкам на склонах Ревермона. Вайан часто останавливался, чтобы показать мне разные породы деревьев, которые его интересовали, — сосны, ели, лиственницы, и птиц — ястребов, сарычей, луней, коршунов, ласточек и даже пару удодов у подножия скалы. Он долго восторгался ими; казалось, что обе птицы сидели неподвижно, потом они странно затряслись, задрожали и неожиданно взлетели, как два желто-красных язычка пламени на фоне тенистого утеса. Потом ему захотелось показать мне свой дом в небольшом поселке Мейонна́. В дом мы не заходили, но он показал мне фруктовый сад с вишневыми деревьями, на которых, по его словам, практиковал научные достижения — подрезку, прививку черенков, что свидетельствовало о его больших познаниях в садоводстве.
Сегодня я лучше вижу странное противоречие между этим человеком и тем Вайаном, которого я видел ночью за делом, когда он со свистом хлестал Марию Елену розгами между ляжек, в то время как его жена, взяв в рот его член, заставляла его кричать так же громко, как и девушку! Но мне тогда было семнадцать лет, и я не мог, как в дальнейшей своей жизни, осложнять отношения с таким важным человеком. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне приходится напрягать свою память, чтобы поверить в это: я на два года старше, чем месье Вайан в день смерти, и мне на десять лет больше, чем ему было тогда, когда произошли события, о которых я рассказываю. Время обнажает истину, отфильтровывая самое ценное. Поэтому воспоминание о контрасте между месье Вайаном-ботаником и месье Вайаном-эротоманом стирается. Время и моя память соединяют обе части картинки — прививочный нож садовника и розги — в один образ, который способен скрасить настоящее.
Мы долго стояли у высокой стены его дома, и месье Вайан подробно рассказывал мне о деревьях в своем саду и о том, как он о них заботится. «Посмотри наверх, — сказал он, — это мой кабинет. А прямо над ним, под крышей, к крепежным балкам подвешены розги. Туда-то ты и придешь со своей подружкой. Это будет ночь с испанкой-единорогом. Но берегись, мой мальчик. На этот раз испытание будет тяжелым».
«Мне нравится, что ты называешь меня месье Вайаном, — сказал он мне на обратном пути. — А ты знаешь, что я написал пьесу, которую назвал „Месье Жан“? Ну конечно же, ты не знаешь. Я очень люблю эту пьесу. Это своего рода автопортрет. На самом деле я писал историю Дон Жуана, представляя себя на его месте. Месье Жан, месье Вайан, как видишь, ты попал в точку. Но ты часто все правильно понимаешь, мой милый Манжен. Поэтому мне нравится быть с тобой… и с твоей милой подружкой-испанкой. Ты любишь театр…»