— Я никогда его не измеряю!
— Такие, как ты, измеряют все.
Она приподнялась на локте, чтобы сделать еще один глоток настойки.
— Это ты к чему? Что у меня невроз навязчивых состояний? Или я слишком мягко выразилась? Сущая заноза в заднице? — Некоторые ее коллеги согласились бы с ним независимо от того, какой ответ он выбрал, но у него нашелся свой собственный.
— Принципиальная. Умная. Готовая достать с неба луну.
Его ответ хотя и был дипломатичным, ее желание «достать с неба луну» вряд ли его радовало. Скорее наоборот — сердило и раздражало.
— И тебе это не нравится.
— Ты навела шороху в моих владениях. Мне это не нравится, и я никогда этого не скрывал.
— И ты теперь точишь на меня зуб? — спросила Эвелин. Она надеялась, что он понимает: она имеет в виду не только разницу мнений о Ганноверском доме.
— Все еще пытаюсь понять, — сказал он.
— Думаю, тебе пора меня простить.
— Откуда ты знаешь, что я еще не простил?
— Это шутка? Ты ведь до сих пор хмуришь брови, всякий раз когда меня видишь?
— Я? Хмурю брови?
— Да. Ты определенно мог бы держаться чуть приветливее.
Он согнул ногу и положил руку с вином на колено.
— Это ты могла бы быть чуть приветливее. Единственная причина, почему я хмурюсь, — это потому, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, по-настоящему смотрю на тебя, твои глаза начинают бегать.
— Неправда, они не бегают.
Он осушил стакан и подался вперед, чтобы налить еще.
— Только что бегали.
Скорее это было связанно с тем, что он возбуждал ее как мужчина — именно поэтому она тогда оборвала их отношения. Не могла справиться с чувствами, которые он в ней пробуждал, с тем, что эти чувства заставляли ее хотеть.
— Стоп. Я тебе больше не нравлюсь. В этом вся проблема.
— Мне не нравится, что ты сделала. С моим городом или со мной. Это не одно и то же.
— С тобой? Я старалась быть честной!
— Сначала ты несла какую-то чушь о дружбе, а потом вообще избегала меня. У тебя какой-то идиотский заскок по поводу моего возраста.
Это не заскок. Ей тридцать шесть лет, ему же всего двадцать девять.
Она слишком стара для него! Она упомянула и это, когда сказала ему, что больше не хочет его видеть, но это была только часть причины.
— Семь лет — это много.
— Это отмазка, и ты это знаешь.
Она прищурилась.
— Значит, ты будешь вечно твердить, что в Хиллтопе мне не место? Или что-то вроде того, что ты сказал на заправке?
Он не извинился.
— Ты здесь чужая.
У местных жителей даже имелось специальное словечко для тех, кто, как она, были родом из других штатов и не могли приспособиться к жизни на Аляске. Она слышала его раньше: «чечако».