— Я понимаю, Боренька. Я все понимаю. Да ты не думай, у меня все хорошо! Живем, как видишь, я дома работаю, заказов много…
— А… фамилия у нее какая? — осторожно погладил он девочку по голове.
— Не бойся, не твоя. Тараканова она. И отчество тоже не твое. Я ее Владимировной записала. Чтоб у всех девчонок фамилия одна была, да и отчество тоже. Мой первый законный муж был Владимир Тараканов… Я и себе при разводе его фамилию оставила. С моей-то, с Гольдберг, далеко не уедешь, сам понимаешь. Нигде и ни одной строчки не возьмут…
— Пишешь что-нибудь?
— Пишу…
— Почитаешь?
— Ладно… Попозже… — тихо проговорила она, стягивая с колен гостя Вику. Потом, обратившись к Тамаре, неприкаянно сидящей за столом, проговорила просительно: — Доченька, может, ты погуляешь с девчонками? Еще не так поздно вроде… Пожалуйста, Томочка…
Ну что ей тогда оставалось делать? Конечно же, собрала девчонок, пошла гулять по морозу. А в душе так было мать жалко! Она ж большая уже девочка была, все понимала… Да на ее бы характер! Да она бы этого Бориса вообще выгнала б от порога! Ишь, заявился… Будь ее воля, она бы вообще всем запретила всякие там стихи да повести писать! Только мозги себе всякими переживаниями засоряют, ей-богу! Работать надо, жить, детей в нормальных условиях растить, а не присобачивать целыми днями строчку к строчке, чтоб складно-ладно было…
Потом, вернувшись домой, они Бориса уже там не застали. Мать стояла у окна, курила молча. Тамара и девчонок спать уложить успела, и посуду перемыть, а мать все стоит, все курит…
— Мам… Ты бы не изводила себя так, а? — обернулась к ней Тома от раковины. — Ну что ты, ей-богу… Борис-то этот ведь прав — никому сейчас стихи твои не нужны! Вон жизнь какая у всех трудная, а ты — стихи…
— Ну что ты говоришь, доченька… Глупенькая ты какая… — тихо прошелестела от окна мать. — Как это стихи никому не нужны? Мои, может, и правда не нужны, а вообще…
— Да и вообще — тоже! — загорячилась Тамара, проворно перетирая чайные чашки полотенцем. — Ну ты вспомни, вспомни, как мы хорошо жили, когда ты за отцом замужем была! В доме все есть, и еда всякая, и платья он тебе покупал новые, красивые такие! Ну чем плохо? Помнишь?
— Помню, дочка. Конечно, помню. Но что сделаешь, если душа высоты требует…
— О господи… — только и вздохнула Тамара, безнадежно махнув рукой в материнскую спину. — Далась тебе эта высота… Ну что нам ее, на хлеб намазывать, что ли?
— Не хлебом единым человек сыт, Тамарочка, — резко повернулась к ней от окна мать. — Запомни это, пожалуйста! На всю жизнь запомни! И никогда не пристраивай никого под свое мировосприятие! Люди все разные, Тамарочка!