Сколько она простояла перед собственной дверью, оглушенная Колиным кулаком, Тамара и не помнила. Когда в соседской двери зашуршал ключ, бросилась вниз по лестнице, выскочила под начавшийся мелкий, будто сыпавшийся с неба сквозь сито дождь, пошла куда глаза глядят, глубоко и часто дыша. Лицо тут же стало мокрым, и это было даже и кстати — слез на нем не видно. Внутри, кроме растерянности, ничего не чувствовалось, будто и по душе тоже вдарил Колин кулак, и она онемела на время, чтобы дать своей хозяйке как-то прийти в себя. Вот странно — почему-то раньше она себя считала сильной женщиной, способной противостоять любым жизненным неприятностям, и сама могла кого хошь обидеть, и за себя постоять, а тут… Ослабла будто. Неужели все женщины только в трудностях бывают сильными? А когда послабка в этих трудностях выпадает, когда поманит хорошая жизнь возможностями, тут и приходит проклятая растерянность, и сделать с нею ничего не можешь? Конечно, не можешь, когда все твои мечты разбиваются вдрызг о пьяный кулак…
Остановившись, Тамара огляделась по сторонам — куда теперь идти-то? В полицию, что ль? Так там опять скажут, как те, давешние — сама во всем виновата… Да и ночь почти на дворе, надо бы хоть куда голову приткнуть. Что ж, придется к Сонюшке ехать, на другой конец города…
В автобусе, заняв место у окошка, она вынула из сумочки пудреницу, глянула на себя в круглое зеркальце. Оно тут же услужливо выхватило наплывающую багровость под глазом, грозящую перейти со временем в здоровенный синюшный фингал. Кондукторша, сложив руки на ремни своей сумки, встала над ней участливо, поцокала языком:
— Это кто ж вас так разукрасил, женщина? С мужем, что ль, подрались?
— Ну да… С мужем… Я сейчас… Я деньги на билет достану… — бестолково засуетилась по карманам Тамара.
— Да ладно… Так поезжай. Чего уж, — великодушно разрешила кондукторша, вздохнув и покачав жалостливо головой.
Именно эта солидарная бабья жалость и доконала Тамару окончательно. Отвернувшись к окну и закрыв лицо руками, она заплакала тихо, сотрясаясь полными плечами. Господи, за что? За что к ней так несправедлива судьба, господи? Она же не так много у нее просила, она же мечтала не о принце каком, а об обыкновенном мужикашке, таком, какой есть под боком у всех ее знакомых женщин… Чтоб так же иногда, подперев щечку, пожаловаться в женской компании: мой-то, мол, вчера опять на бровях пришел… И еще — ей почему-то всегда очень обидно было, когда такая вот жалобщица вдруг начинала ей проговаривать — завидую, мол, тебе Тамарочка! Счастливая ты! Одна живешь, у тебя такого безобразия в доме нету! Что-то очень уж оскорбительно-обидное для нее, для Тамары, звучало в этой неуклюжей зависти. Вроде как не завидовала, а наоборот, очень даже высоко поднимала себя над ней та жалобщица…