Потом Мотыльков приехал в Горький, домой, нажал кнопку звонка. Открыл младший брат и тотчас убежал в глубь квартиры:
— Мам, к тебе солдат какой-то пришел!
Видимо, он действительно изменился.
Старый ошейник пах Амуром. И квартира, и двор были пусты без него, каждый день проживался болезненно.
Приходили друзья из армии, рассказывали о трудностях службы, а он даже не усмехался и не спорил. И шрамы не показывал — не в его это характере. Оформился инженером по новой технике в автобусный парк. Жаль только, что работа сидячая. Избрали его председателем комитета ДОСААФ. Начал Гена Мотыльков строить на предприятии тир — приходил позже, уставал больше, а Амуром душа все болела и болела. Услышал раз по радио фразу из художественного рассказа: «Они делились с собакой последней флягой воды», — усмехнулся и задумался: чем они делились с Амуром? Всем — и водой, и сухим пайком. Но чувствовал — это не главное. Чем же еще? Жизнью, наверное, они там делились. Это точно сказано, хоть и громко.
Однажды взял Мотыльков отгул. Вдруг — звонок, голос начальника техотдела Николая Павловича Серикова:
— Ну, сержант, поздравляю!
— С чем? — Гена вскочил, первая мысль — честное слово! — об Амуре.
— А ты будто не знаешь…
— Да не знаю же!
— С орденом, с орденом поздравляю! Завтра вручать будем.
Орден… Мотыльков растерялся. Он знал, конечно, что представили его к награде, но давно это было, и как-то об этом не думалось. Да и не всех представленных награждают.
Волновался он крепко и мало что помнил из происходящего. Цветы, подарки, поздравления… Отошел немного от автопарка, вывинтил орден из лацкана и ходил по улицам до вечера, стиснув остроконечную эмалевую звезду в кулаке. Останавливался, разжимал пальцы, смотрел, смотрел… И вспоминал.
«…За мужество и героизм, проявленные при выполнении интернационального долга…»
Верным помощникам саперов ордена не дают — им дают только медали. Да и те не за мины, не за верность и героизм, а за то, что от самой собаки не зависит. Была такая медаль и у Амура — золотая.
Геннадий надел орден в День Победы, да и то друзья попросили. Шел по улицам — люди оглядывались. По-разному: «Твой, парень?» — «Мой». — «Серьезно, твой? Поздравляю…» «Сними, щеголь! Это не джинсы, не покупается…» Гена остановился: «Извинись. Не хочу нам обоим праздник портить». — «Извини, коли так», — есть в этом худом двадцатилетием парне то, что заставляет к его словам прислушиваться.
Шло время. Вероятность того, что Амур выживет, вернется, уменьшалась с каждым днем. «Я вон полгода всего пробыл, а сколько у ребят собак за те полгода сменилось…» О том, что меняются и проводники, он как-то не думал, хотя и был сам из числа таких.