Потом состоялся суд, правда, к великому разочарованию большой части жителей города, суд был закрытый. Все выступления были заранее отрепетированы: слуги, глядя честными глазами на судей, рассказывали о том, как я третировала беднягу-мужа; стражники, стараясь не смотреть в мою сторону, докладывали о том, что пострадавший весь был истыкан острым предметом, зато на мне не было ни царапинки. На основании этого был сделан вывод: дескать, это может говорить только о том, что столь благородный человек не мог поднять руку на женщину, даже такую жестокую, как его супруга.
Семейка ди Роминели выступала здесь в статусе пострадавших, и уж они-то оторвались по-полной. Дяди, тети, кузены с кузинами – все они пели одну песню о том, насколько великодушным человеком был их погибший родственник, и сколь жестокосердная женщина досталась ему в спутницы жизни. Правда, судя по всему, они учили свой текст с одной бумажки, что стало понятно после речи уже третьего свидетеля: каждый едва ли не слово в слово повторял то, что говорили выступающие до них – видимо, опасались сказать от себя хоть что-то лишнее и (не приведи того Боги!) рассердить Лудо Мадора ди Роминели. Ну, это понятно: почтенный господин Мадор – хозяин семьи, все полностью зависят от его расположения, и потому лучше ни на йоту не отступать от того текста, который им велели запомнить. Даже судьи поняли всю нелепость происходящего, и после шестого «беспристрастного свидетеля» махнули рукой – мол, показаний уже выступивших родственников вполне достаточно, в этом вопросе нам все ясно!
Удостоилась я и выступления бывшего свекра. Обливая меня презрением, он с горечью в голосе сообщил, насколько несчастным был брак его сына – дескать, этот молодой человек с первого взгляда и без памяти влюбился в недостойную особу, за что в итоге и поплатился. Более того: эта ужасная женщина, что присутствует здесь и наблюдает за всем происходящим с невозмутимым видом – она не смогла родить наследника, или же просто не пожелала этого сделать, и теперь у него, Лудо Мадора ди Роминели, не осталось от его любимого старшего сына ничего, кроме горьких воспоминаний... Вообще-то в тот момент мне очень хотелось напомнить бывшему свекру причину, отчего он остался без внука, но я предпочла промолчать – все одно здесь мои слова никто слушать не станет.
Выступал и Шарлон. Я даже не хочу вспоминать его речь – противно. Коротко ее можно передать так: когда он приехал, чтоб предложить мне руку своего брата, я влюбилась в него, настояла на том, чтоб он на мне женился, хотя знала, что уже женат, да и впоследствии преследовала его своими домогательствами... Все остальное, что он сказал, было столь же несуразно. Шарлон нес откровенную чушь, громоздил одну нелепость на другую... Кажется, судьи дослушали его с явным трудом, и не стали задавать ни одного вопроса.