Рука ее тут же упала на простыню, веки сомкнулись.
Сестра потянула Джилл за рукав.
— Мисс, уходите, — потребовала она. — Вам надо уйти.
— Сама знаю, что надо, — отрезала Джилл и, вырвав руку, повернулась и вышла из палаты.
Выйдя из клиники, она глубоко, всей грудью вдохнула. Ей казалось, что она вышла из тюрьмы на волю. «Там, в палате, смерть, — сказала она себе. — Смерть и… что-то еще…»
Солнце клонилось к западу, посылая планете последнее закатное тепло, ласковое, баюкающее. Сейчас, только сейчас, впервые за все время, что она прожила на Харизме, Джилл вдруг заметила красоту окружающего мира. Этот мир перестал быть для нее чужим, странным местом, где стояла непостижимая громада Ватикана, он стал родным и близким — здесь она жила, здесь ей было хорошо.
Ватикан был частью этого мира, он пустил корни в его землю и теперь рос здесь, как растут деревья и трава. К востоку и югу простирались сады и огороды — пасторальный, идиллический оазис, окружавший здания Ватикана и поселка и роднивший Ватикан с планетой. На западе высились горы — скопление причудливых теней, театр, в котором никогда не прекращалось представление. Горы, в которые Джейсон влюбился с первого взгляда. А она тогда пожимала плечами и удивлялась — что он в них такого нашел? Горы как горы.
«Как я ошибалась, — думала Джилл, щурясь от лучей заходящего солнца. — Горы — друзья, по крайней мере могут быть друзьями».
Красота гор входила в нее день за днем, и теперь она смотрела на них с радостью и восторгом, покоренная их величием. Глядя на них, она осознавала, что найдена некая точка опоры, нечто незыблемое и вечное. Посмотришь — горы на месте, значит — стоит жить.
«Просто до сих пор, — поняла она, — у меня не было времени остановиться и посмотреть на горы. Я была не права, а Джейсон — прав».
И как только она произнесла мысленно имя Теннисона, она поняла, что хочет видеть его. Раз его не было в клинике, то, скорее всего, он пошел к себе. Хотя — как знать, может быть, по обыкновению отправился на большую прогулку — не исключено, пошел навестить Декера.
Когда она постучала в дверь Теннисона, ей никто не ответил. «Наверное, лег вздремнуть», — решила Джилл. Она толкнула дверь, дверь отворилась. На Харизме никто не запирал дверей — в замках нужды не было.
В гостиной было пусто. На кухне никто не гремел посудой, значит, не было и Губерта. На каминной плите играли блики заходящего солнца.
— Джейсон! — негромко позвала Джилл. Она сама не знала, отчего ей вздумалось говорить так тихо. Наверное, потому, что в комнате было так тихо. Она увидела в зеркале над камином свое отражение — одинокую фигурку посреди пустой комнаты и бледное лицо с уродливым красным пятном.