Отец действительно был отверженным от сущей реальности человек, как тот единственный распушистый клен в ближайшей округе, под который, скрываясь от жары и пыли, стекались его бывшие сослуживцы по железному труду. Вся эта толпа — люди поверхностной породы, относились к отцу, единственному еврею в поселке, как к некой реликвии, конечно не бережно, с удивлением.
После того, подслушанного разговора мой мозг страшно, неотступно сверлила одна мысль: кто мы и я в этой стране? Впрочем, казалось жаловаться ли? Теплое местечко в оборонке и рядом немало евреев. Ходячую поговорку: «один за всех и все за одного» в то время, прежде всего, клеили к еврейскому сообществу, хотя сами евреи нередко на своей шкуре ощущали совсем иное. Подложить свинью собрату по национальности, ущемить его словом, рублем было в Союзе рядовым событием. Еврейский антисемитизм по масштабам, пожалуй, не уступал общенародному, расцветал пышным цветом. Все это творилось теми же евреями, в угоду начальству, дабы прослыть лояльными, одним словом: «бей своих, чтоб чужие боялись», а власть со злорадством наблюдала со стороны это позорище. И всё же, жизнь иногда диктовала совсем удивительное.
Генеральный конструктор моего «почтового ящика» был человек истинно русский. Когда же иные, во времена «дела врачей» взяв под козырек, гнали евреев, наш генеральный оказался мудрее, стал собирать оказавшихся не у дел, еврейских спецов. Поражаюсь, как ему удавалось одурачить посланцев режима в отделе кадров. Результаты сказались очень быстро. Фирма, сидевшая в середнячках, вышла в лидеры во всей Авиационной промышленности. Но «лафа» и здесь для наших длилась недолго. Пришлось расстаться с фирмой и мне. Я не делился с отцом своими бедами. Довольно было ему, больному, очень старому человеку откровения жестянщика из народа.
Есть люди, которые одно лицо носят годами. Оно снашивается, может прохудиться в складках, растягивается, как перчатка от частого ношения, во многих местах делается тонким, как бумага. Отец нес свое лицо неизменным до конца. Он и сейчас улыбался своим горестным ртом, слегка приоткрытыми глазами, без всякой дрожи век. Взволнованная, оставленная жизнь не хотела забываться им. Я закрыл ему глаза.
Когда-то Флобер сочинил легенду по мотивам притчи о человеке, который лег в постель к прокаженному во искупление грехов. Поучительная легенда. Вот бы и стране пусть запоздало, но встрепенуться, пусть бы по-своему. Наверное?.. Мы же во всем особенные. На то и слова припасены, чтобы не задохнуться от стыда, когда прозрение наступает. Не состоялось… Жизнь отца промелькнула школьной переменкой без следа в великих замыслах державы.