Она зашагала вперед, а кордон из Соловьев – следом.
Лавенерес был бледен, и при виде тех нескольких швов, которые наложил ему отравитель, приличный швец от отчаяния выколол бы себе глаза. Она проигнорировала придворных, падающих на колени, проигнорировала умоляющий жест Варалы. Она присела и притронулась ко лбу раненого. Холодному, словно каменные ступени, на которых он лежал.
– Забираем его во дворец, – сказала Деана. – Туда, где его место.
– А это, – Сухи указал на площадь, – оставишь так? Одно твое слово…
Деана взглянула на него. Даже если бы она стояла пред ним, облаченная в божественное пламя, он все равно говорил бы с ней как с простой девушкой. Такое уж он сокровище.
– Пусть выгорит.
– Что?
– Все, что здесь собралось. А мы пойдем.
Толпа расступалась перед ними, словно волна перед носом лодки.
Она же доставляла своего князя во дворец.
* * *
Метла. Пепел. Уборка.
Тут тихо и пусто, а серые хлопья падают все гуще и гуще.
Слуга знает, что это значит. Бог опечален и обеспокоен.
Идут дни пепла.
Меч звенит и вибрирует, пока кандалы, держащие запястья вора, кажется, не начинают обжигать. Голос Оума стихает, удаляется, словно божок исчерпал свои силы. Неважно.
Он сказал достаточно.
Хотя бы то, что он, Альтсин Авендех, в расчет не берется. Он просто сущность, на которую наступила нога бога. Сущность настолько наглая, что осмелилась потеряться. Но сущность и совершенно лишняя – теперь, когда поблизости ждет другой. Покорный и готовый подчиняться.
Так было всегда. Люди – лишь пыль под ногами, верные, которые должны своими молитвами, верой и сосредоточенностью ткать Силу для Бессмертных; мясо, одинаково хорошее для Объятия и для навязывания воли. Сосуды.
И этого не изменит ничто.
Пощечина, которой угостила его та девка, жгла сильнее, чем побои, полученные от графа. Потому что та оказалась настолько… презрительно-снисходительной. Словно девка щелкала по носу непослушного, не в меру расшалившегося пса.
Он стиснул зубы.
Боль? Страдание? Открыться духам? А может – одному духу, да? Тому, который так близок, что ближе уже и невозможно. Объятия? Смешение? Все равно. Только бы перестать оставаться пешкой в этой игре. Слышишь, Оум? Я не стану пешкой в ваших игрищах! Если я должен подохнуть, то подохну, если я должен Смешаться с безумным божком, то Откроюсь ему и Смешаюсь. Но никто не станет считать меня пешкой или неудобным сапогом на ноге.
Слышишь? Это мое решение! Моя воля!
Стоя спиной к мечу, он пинает ногой за спину и чувствует, как клинок разрезает ему мышцы. Еще раз и еще. Он кричит, потому что клинок остер, как зараза, режет глубоко, и боль взрывается, будто вулкан. Тут речь не только о ранах тела – клинок этот вспарывает душу. Раны, нанесенные графом, отзываются все сразу, словно удары эти пали на него только сейчас, крик Альтсина переходит в вой.