Мы с Глашей вернулись в детскую, но в куклы играть уже не хотелось.
– Что же нам делать? – спросила я почти шепотом.
– Молчать.
Казалось, Глаша тоже пребывает в каком-то оцепенении.
– Но это же значит утаить грех на исповеди!
– Ты и так там все время врешь.
– Но это другое…это же НАСТОЯЩИЙ грех!
Мы немного посидели в тишине.
– Я не хочу, чтобы моя душа погибла, – сказала я твердо. – Я признаюсь на исповеди.
Глаша вдруг подняла на меня такой же потусторонний, печальный взгляд, как у отца Александра.
– И ты предашь меня? Это ведь нас с Наташей будут пороть. Не тебя.
Я сглотнула.
– Но ведь есть тайна исповеди!
Глаша снова послала мне этот взгляд.
– Как же быть?
– Может… давай будем как те старушки? Грехов накопим.
Домой я ушла, пообещав Глаше, что сохраню наш грех в тайне. Той ночью я почти не спала. Мне все представлялся отец Александр с епитрахилью в руках. И как я говорю ему, что мы с Глашей, Наташей и другими детьми смотрели кассету, взятую в его комнате. Я представляла, как меняется его лицо, как отражается на нем удивление, а потом гнев. Или нет. Может, наоборот. Может быть, лицо это остается неподвижным. И он просто кивает, как кивает всякий раз, когда я говорю, что не слушала бабушку. Но даже если он ничего не скажет и не сделает… ведь он будет знать, что я знаю, что у него есть такая кассета и что он тоже ее смотрел. И как же я буду ему исповедоваться, если знаю теперь, что отец Александр не без греха?
На следующий день было воскресенье. В церковь я не пошла. Весь день меня преследовало чувство, что ночью случится что-то ужасное. Я должна была лечь спать без исповеди и причастия, с ужасным грехом на сердце. Невозможно было представить, чтобы ангел небесный спустился ко мне после всего случившегося и простер хрустальные крылья. Я вдруг зачем-то подумала, что ночью непременно умру, и уже не могла отделаться от этой мысли до самого вечера.
Перед сном, спрятав под одеялом все имеющиеся в доме иконы, я позвала мать:
– Мам, я нагрешила.
– Ну пропустила один раз церковь, ничего страшного.
– Нет. Ты не знаешь. У меня есть грех. Но я не могу тебе о нем рассказать. Я очень раскаиваюсь, и мне стыдно.
– И отцу Александру сказать нельзя?
– Нельзя.
– С Глашей чего-то натворили?
– И с Глашей, и с Наташей.
Мать пожала плечами.
– Если отцу Александру сказать нельзя, скажи Богу.
– А он меня услышит?
– Как же он тебя не услышит, если он везде – и с нами, и в нас?
Я очень удивилась такому простому решению моей проблемы.
– А зачем тогда отец Александр? И церковь?
– Затем… затем, что к Богу много путей ведет.