– Думаю, сейчас уже кто-то сообщил руководству, что в эфире творится неладное, и поэтому вряд ли у меня еще есть время. Поэтому говорю самое последнее и самое важное. Я люблю вас, мои родные, близкие и друзья. Я люблю вас, мои верные слушатели. Я люблю вас, люди. Прощайте.
Профессионал остается профессионалом – в тишину, повисшую после радиопризнания, плавно вкрались аккорды ленноновского «Imagine». Диск с синглом битла я заправил заранее.
Все. Теперь можно и покурить. Нарушая все нормативы, но не желая выходить из студии, где меня, может быть, уже ждали скандал или смерть, закурил прямо за пультом. Наслаждаясь музыкой и дымом, вытирая высохшие слезы, я пребывал в состоянии, близком к нирване.
Почему я сделал все это? А какой выход? В контракте – хотя можно ли называть этим словом сделку, к которой принуждают, – ясно сказано, если не завербую нового несчастного в течение двух недель – прощайся с близким. Но я-то номинально от условий не отказался – у меня еще целые сутки есть, поэтому контракт я фактически не сорвал. Значит – очень в это верить хотелось, – пока и близким моим не грозит ничего. Зато в контракте был другой пункт – расскажешь кому-то, кто не имеет отношения к сделке, умрешь. А я не просто кому-то, я целой толпе народа рассказал – наверное, одних таксистов вечерних на «Одной волне» сотни две наберется. Значит, меня должны убить до того, как контракт будет сорван. Я не очень силен в юридических закавыках, но смерть одной из сторон контракта разве не избавляет оную сторону от обязательств? Просто ввиду невозможности исполнения? Вот эта мысль мне и пришла сегодня вечером, когда я ждал семью на ужин. Именно ее-то я и обвалял в голове, как филе в кляре. И решился. Потому что, кроме Ольги, я ни к кому доехать не успею, «вербовать» не самого хорошего из знакомых – срывать контракт, а жену – убейте меня (впрочем, они так и сделают), я не буду втягивать в эту грязь. Лучше умереть, чем жить в аду, который к тому же сам создаешь и для себя, и для других.
Через пару минут все-таки пришлось выйти в кухню, чтобы набрать воды из бойлера – пить по-прежнему хотелось. В коридорах радийного офиса было все еще тихо, незаметно движения и возле Серегиного поста. Что ж, значит, есть еще несколько минут.
Оказалось – нет. Когда я вернулся в студию, он сидел в крутящемся кресле диджея и внимательно всматривался в плейлист на дисплее. Лысоватый, полноватый, низенький – последнее было понятно, даже несмотря на то что он сидел. В общем, какой-то Добчинский, где-то забывший Бобчинского. Одет в мятый вельветовый пиджак цвета детской неожиданности и рубашку… Цвета не вспомню. В общем, мистер невзрачность.