Бесприданница промеж этой пары как-то потерялась. Дебютантка Гузеева была хороша и любила, по-видимому, искренне — да уж больно роль ей досталась, вопреки устоявшемуся мнению, маловыигрышная. Так, призовая камелия на золотом подносе. Поет-танцует-отчаивается. Одно слово — брульянт.
На выходе все, кроме старших школьниц, фильм не оценили. Полагают, что именно с «Романса» началась революция критики, киносообщества и всей сложившейся кастовой системы: так нести в хвост, гриву и мелкие пташечки народного артиста СССР, как делалось это на круглом столе «Литературки», досель не позволялось никому. Пришибленный нежданной выволочкой, Рязанов пошел с челобитной в ЦК: приструните, мол, обормотов, — до какой только чертовщины не доведут звания народных артистов! Меж тем, объективных рыночных поводов к массовому негодованию «Романс» давал немало. К 84-му имя Рязанова стало торговой маркой, рекламным кодом, который вполне можно было выносить в топ над заглавием, как делали в 40-х Хичкок и Капра. Оно же и связывало по рукам и ногам, требуя кормить только обещанным и не сметь экспериментировать с консистенцией и гарниром. Продюсеров у нас еще не водилось, некому было трезво предупредить мастера, что львиную часть публики привлекает в его фильмах не интеллектуализм, а мак-сеннетовщина: торт в морду, Гердт вприпрыжку, лев на лодке и поручик Ржевский на молодке. Что фраза «Тебя посодють, а ты не воруй» ровно в сто раз популярнее фразы «О одиночество, как твой характер крут», а многократно заявленная в «Гусарской балладе», «Служебном романе» и «Вокзале для двоих» защита попранного женского «я» оставит равнодушными миллионы почитателей лекторов с лезгинкой и Евстигнеева на инвалидной коляске. К тому же для старшего поколения книгочеев предметом культа была первопостановка «Бесприданницы» Протазановым с Ниной Алисовой, Кторовым и романсом «Он говорил мне: „Будь ты моею“» (ничего, прямо скажем, особенного — нет нужды представлять себе общемещанскую ауру 30-х и шок от первых звуковых картин, чтобы понять дружное «фе» мхатовско-маловско-опереттовских стариков в адрес римейка).
А фильм-то был меж тем архидельный. Про то, что бедных людей жалко, не в своих санях тряско, что у расцветшей гризетки, помимо красы и гитары, бывает за душой еще такая малость, как достоинство, и не след жертвовать его добрым барам в белой фуражке; права на «нет» у самого перехожего бедняка не отымешь. «Гол, да прав», — эта великая закулисная мораль островской драматургии и рязановского фильма стала донельзя актуальной именно сегодня, когда во многих местах по одежке и встречают, и провожают, мохнатые шмели на сладкое так и жужжат, так и пикируют, а мефистофельские скупки-ломбарды рассыпаны на каждом перекрестке. У любого столетия случается стабильный регламентированный период, в чей адрес справедливы слова «бывали хуже времена, но не было подлей». В XIX веке о таком писали Островский и Достоевский, в XX — Трифонов и Жванецкий, этот век опишут, вероятнее всего, Толстая и Кибиров — глаз у них алмаз, а лет не так много, успеют. Они и так нам заместо попов сегодня.