Корвин-Коссаковский понимал, что этого вопроса ему не миновать, Путилин непременно задаст его, но правду сказать не мог, однако, успел придумать оправдание.
- Мне тут бесовщина давно мерещилась, - обронил он рассеянно, - я и подумал, что собака могла бы что-то учуять.
Третья авторская ремарка.
Тут, пожалуй, ненадолго прервёмся. Неужто точно все это было делом рук бесовских? Да как же это? А очень просто. Чтобы не держать читателя в недоумении обидном - поясним все прямо, ничего не утаивая.
Накануне бала графини Нирод, мерзавец Клодий Сакрилегус, развалившись в кресле у стола на квартирке колдуньи Перфильевой, которую снимал задарма и втайне от хозяина, каллиграфически выводил на дорогой высшего разбора гербовой бумаге в шестьдесят копеек серебром за лист фабрики Способина и Ко прочувствованные строки, время от времени почёсывая кончик носа и смахивая с длинных ресниц слезу умиления. Умиления своим талантом, разумеется. И было, скажем откровенно, чем умиляться. 'Мне казалось, я мёртв, зрел и холоден', - писал он теми фиолетовыми чернилами, что при просушке оставляли на бумаге удивительный парчовый отблеск, - 'Научить человека снова мечтать дано не каждой. Но ты сумела, и я вновь в сказке, волшебной и чарующей...' Он зевнул, ибо, принимая человеческий облик, почему-то постоянно не высыпался, особенно на убывающую луну. 'Ты для меня - возможность обрести себя. Узнав тебя, я научился терпеть, терпеть пожар страсти и боль, за которой - боязнь быть отвергнутым...' Он остановился, снова зевнул, подумав, не выпить ли коньяку? Выпил, затем продолжил: 'Но знай, я никому теперь тебя не отдам и не позволю отнять у меня. Но отпущу, если сама захочешь уйти...' 'Как же, дура, уйдёшь ты', хмыкнул он, и задумался. Не присовокупить ли на конец письма стишок, нечто вроде того, какими была забита его памятная книжка. Он пролистал образцы.
Как ты чиста и прекрасна,
Нежнее цветка по весне,
Взгляну на тебя - и тревога
Крадётся на сердце мне.
И кажется, будто я руки
на алтарь возложил,
Молясь, чтобы Бог тебя вечно
Прекрасной и чистой хранил...
Мерзавец решил было списать стишок, но потом махнул рукой и решил не заморачиваться с поэзией. Зачем? 'Многое хочется сказать', деловито продолжил он высокой прозой, 'но ещё больше - оставить недосказанным. Ощутить твой аромат, прикосновение губ и шелковистой кожи, как предвкушение сумасшедших ощущений страсти...' Что это я накропал-то? - сам удивился он, а впрочем, сойдёт, главное - хорошо кончить. Хорошо кончить - это всегда хорошо. 'Пересохшими губами я шепчу твоё имя... И на глаза наворачиваются слезы от страха безнадёжности. Услышу ли от тебя те слова, которых так жду?'