— Ты, может, еще приедешь к нам из Москвы? А? Я уже тогда замужем буду… — Девушка вновь замолчала и, присев на нарты, задумчиво и торопливо прошептала: — Пусть Яптэко щепочек в реку накидает. Через день они доплывут до меня. Я буду смотреть, получил ли он мое письмо… Если он меня еще любит, то пусть набросает щепочек в реку… Ладно?
— Ладно, — сказал я и, пожав руку девушке, тронул упряжку.
Спустившись в долину, я обернулся. Девушка стояла на вершине сопки, махала мне рукой. Солнце стояло позади нее, хорошее июньское солнце, и ветерок доносил до меня ее прощальные слова:
— До сви-данья, то-ва-рис!..
Вечером я увидел Яптэко. Он сидел в чуме у костра и строгал деревянные планочки.
— Игрушку сыну делаю, — сказал он, — побрякушку.
Из маленьких планочек Яптэко без единого гвоздя, одним ножом, делал побрякушку. Это была хитроумная работа. Дробинка лежала рядом с ним на досках. Сколько терпения нужно было для того, чтобы сделать ее!
— Уже полгода делаю, — сказал Яптэко, — сыну.
— А где сын? — удивленно спросил я.
— Сын-то будет, — убежденно ответил Яптэко. — Женюсь, вот и будет. — Он задумался и сказал: — Девушка меня любит. Тоней Вылко ее звать. Хорошая девушка. Только… — Яптэко замялся. — Я, понимаешь, товарищ, люблю другую… Учителку нашу, Тоню Ковылеву… Я шибко ее люблю, и мне тяжело от этого… А ты любишь кого-нибудь?
— Нет, — сказал я.
— Вот видишь, — сказал, вздохнув, Яптэко, — а я люблю…
И он уже больше не разговаривал со мною.
Перед сном я передал ему письмо и просьбу девушки с реки Сюррембой-Яга.
Я не спал всю ночь, пытаясь догадаться о настроении Яптэко, но он прочел письмо, лицо его стало печальным, и он лег спать.
Но и утром он не бросил в реку щепочек.
Грусть заполнила мою душу. Я сгреб от костра целый ворох щепочек и вышел из чума.
Я долго стоял на берегу реки, и мне было тяжело. Мне было очень тяжело, и я бросил в реку щепочки.
Ведь к ним прикасались руки Яптэко, любимого парня Тони Вылко, девушки с реки Сюррембой-Яга.
В изумрудных травах, полных медвяной тишины и цветения, среди крутогорбых сопок затерялась наша упряжка. Солнце, утонувшее в море, оставило над собой бледно-палевую зарю, и тихий ветер прохладными пальцами трогал наши щеки. Он поднимал легкие, почти прозрачные туманы над болотами, и лемминги, сидя на высоких кочках, сонными глазами смотрели на нас и предупреждающе посвистывали, бережно охраняя свое маленькое счастье.
— Скоро и стойбище, товарищ, — сказал проводник.
Я посмотрел на зарю, на море и с сомнением покачал головой.
Не прошло, однако, и получаса, как мы въехали в стойбище. Мы отпустили оленей в стадо и легли спать. Горбатая старуха пошла за водою для чая. Не успела она вернуться, как сон охватил меня убаюкивающими руками, и я заснул рядом с костром с недокуренной папиросой в зубах.