Шатаясь, старик поднял Хэди на ноги и натянул на него малицу. Вышли.
Гремя одеждой, шаман упал у «поганого» чума и на четвереньках семь раз ополз вокруг него, бормоча заклинания. Затем встал и закрутился в пьяной пляске. В лад его движениям глухо рокотал барабан, и неприятное чувство страха охватило Хэди. Он понемногу трезвел и отползал от «поганого» чума. Устало тадибей приник головой к пензеру и тихо проговорил:
— Два дня еще ждать надо…
Охотник испугался:
— Худо будет… Не выдержит баба… Посмотри сам. Тебе можно…
— Мне можно, — согласился старик, — только три луны нельзя будет видеть людей, а у меня нечего будет есть.
— Накормлю… Только бабу спаси…
Яли снова закружился вокруг чума, бил колотушкой в чумовые нюки, выкрикивая самые грозные заклинания; но вошел в чум роженицы и застыл в страхе…
На латах посреди чума лежала окровавленная женщина, над которой склонилась Нанук.
Оторопевший шаман тонка взвизгнул:
— Поганая! Ты нарушила закон предков!
Девушка марлей вытерла руки и насмешливо покачала головой:
— Нарушила? Вот какое горе! — И уже сердито: — «А ну-ка уматывай отсюда!» — как говорят ребята в нашем техникуме. — И вытолкала оторопелого тадибея из чума.
Тихо застонала мать, прижимая к груди пахнущее кровью тельце новорожденного.
— Молодец, мама! Ты не волнуйся. Я отцу пойду сказать.
Хэди лежал на шкурах, дрожа от страха за судьбу дочери.
Девушка стояла у «поганого» чума и смотрела на торосы моря. Нежный оранжевый свет загорелся на горизонте. Он рос и зажигал голубые льды чудными цветами радуги. Всходило солнце. Острые лучи его били в спину оскорбленного тадибея. Так кончилась ночь.
— Нам придется с тобой встретиться, — сказала Нанук сердито, — посмотрим, кто сильнее…
После возвращения Сяско спросил у хозяина, хорошо ли шаманилось ему у Хэди. Яли, сверкая красными глазами, прохрипел:
— Твоего ли ума дело? Песца-то я все-таки получил, а умрет Некучи, Нанук будет виновата, взаправду своими руками ее задушу.
— Зачем душить? — торопливо проговорил Сяско и вышел из чума.
Через трое суток Нанук приехала в парму Яли.
Она вошла в чум и первым делом спросила, давно ли вытряхивали шкуры от насекомых.
— Ты теперь плохая ненка, — сказал убежденно Сяско, — ты боишься вшей, как хабеня[44]…
Несмелое пламя костра освещало зеленовато-седые космы и пепельное лицо Нэвли. В огромном котле пенилась уха. Жир выплескивался и шипел на огне.
Нанук села на чемодан по другую сторону костра. На ногах ее вызывающе блестели хромовые сапожки и калоши. Нанук была одета в кожаный френч, а на коленях ее лежала каракулевая шапочка с красными полосками.