Я прошла по тропинке, которую он сделал для меня. За мной пошла Элка Котенок, но умная Тамара схватила ее за руку.
— Это не тебе, — сказала умная Тамара, — это Машке.
— Спасибо, Юлька, — сказала я.
— С праздничком! — пробурчал он.
Лицо его было невозмутимо, как всегда.
В этом же автобусе ехали еще какие-то ребята из нашей школы. И на следующей перемене я слышала за спиной:
— Вот она, эта самая…
— А он бросился и говорит: иди по трупу.
— И она пошла!
— Во дает!
Я слушала все это и думала мстительно: ничего, болтайте, болтайте, вот придет мой мальчик, тогда вы узнаете, он вам покажет…
Однажды, когда я зазевалась на переходе, он схватил меня за руку, а потом так и забыл отпустить. И мы вдруг замолчали, как-то панически замолчали — дыхание перехватило. Помню, что мне захотелось убежать. Он на меня не смотрел. Ах, как мне хотелось увидеть в его лице что-то смешное — чтоб рассмеяться, чтоб стало просто! Эти его смешные усы, только пробивающиеся, эта шляпа (он приходил к нам в шляпе), все это, когда его не было рядом, казалось мне смешным, но сейчас…
А на следующий день мы встретились как незнакомые. И все опять пришлось начинать сначала. У нас каждый раз все начиналось сначала, по нулевому циклу — привычки друг к другу не появлялось.
Помню горы отчаянного вранья, которые мы в поте лица воздвигали в наших разговорах. Я врала со всей энергией старосты миллиона кружков, оставленных мною во имя этих наших встреч и разговоров.
Он тоже много врал (тогда я этого не знала), мы прикидывались приятелями и спрашивали друг у друга совета. Его нисколько не удивляло, что за время нашего с ним знакомства «моего Сережу» успели взять в армию и уже дважды отпустить в отпуск. А меня не удивляло, что его Галя ждет его каждый день, а он, вместо того чтоб идти к ней, торчит у нас.
Но, как ни странно, мы друг другу верили. Я верила в Галю, а он верил в Сережу. И аил штурмовали эти горы вранья, мы лезли на них, скатывались вниз, но опять лезли.
Я отчаивалась, плакала, но верно сидела дома, ожидая его прихода.
А он, как я узнала потом, давал себе слово, что больше не придет, шел вправо-влево, туда-сюда, но вдруг оказывался у нашего дома.
Однажды, возвращаясь из булочной, я увидела, что он стоит против нашего дома и, запрокинув голову, смотрит на мои окна.
И я все меньше и меньше врала про Сережу. И он реже вспоминал про Галю. В конце концов были и другие темы для разговоров. Правда, тут он верил мне меньше.
…По литературе у него была тройка с минусом. Раньше человек, который имел тройку по литературе, для меня не существовал. А он — существовал. Он не виноват, что у него был плохой учитель, а у меня — хороший.