- А мне погрозил пальцем гусар с усами... Ох, ах! Стройные колонны завоевателей сменяли одна другую. Не успевал растечься по улицам хвост одной колонны, как другая, звеня амуницией, уже вкатывалась в столицу через городские ворота, настежь перед ними распахнутые. Но теперь французы уже не рассыпали шуток. Речь победителей стала краткой и резкой, как выстрелы.
- Налей вина! - приказывали (и не расплачивались).
- Не мешай нам, - говорили они, забирая кий у австрийца, и оттесняли его от трактирного бильярда...
Владимир Иванович досмотрел позор города до конца. И он увидел то, чего ожидали многие...
Через Шенбурнское предместье в столицу въехал человек в мышином сюртуке и белых пикейных штанах, обтягивавших его сытые ляжки. Треуголка нависала ему на глаза, подбородок уткнулся в грудь, арабский конь ступал, гордясь седоком, высоко вскидывая перебинтованные шелком бабки. Завоевателю Европы были сейчас безразличны и эта Вена, и сами венцы.
Он продолжал жить своими мыслями.
Громоздкими, как и сама его империя.
***
Последние свои годы Владимир Иванович провел в Петербурге, где в доме его на Мойке собиралось разнообразное общество - от дипломатов до бедных художников. И, сидя в метельные вечера возле камина, старик любил вспоминать, как ложились, почти безропотно, к ногам Наполеона европейские столицы.
- Вот так и было! - заканчивал он свой рассказ. - Но в России, судари вы мои, этот венский фокус не удался бы никогда... Мы, русские, не любим расточать излишних клятв. Но, единожды дав клятву стоять насмерть, мы от нее уже не отступим. Москва тысяча восемьсот двенадцатого года - это не Вена тысяча восемьсот девятого года., даже нельзя сравнивать!
...Левенштерн умер в глубокой старости в 1858 году, оставив по себе память скромного литератора и доброго человека.