— За тысячу юаней нужно соблюдать определённые правила.
Цао Второй в ответ тоже покивал и ушёл с хозяином в дом.
Когда он вышел, его обычно лоснящееся лицо стало серым, как пепел, пальцы с длинными ногтями дрожали. Он собрал своих работников в углу у стены и сквозь зубы процедил:
— Конец нам, ребята!
Дедушка спросил:
— Что случилось, господин начальник?
— Ох, братцы! Этот гроб почти одинаковой ширины с воротами, а на крышке поставили чашу с вином. Хозяин сказал, мол, прольёте хоть каплю — оштрафую на сотню юаней.
Носильщики так перепугались, что потеряли дар речи. Из погребального зала доносился протяжный плач, похожий на пение.
— Чжаньао, и что нам теперь делать? — поинтересовался Цао Второй.
Дедушка сказал:
— Раз уж мы тут, трусить уже поздно, пусть даже там внутри чугунные яйца, а вынести придётся.
Цао тихонько сказал:
— Братцы, тогда идите. Если всё получится, так мы будем одной семьёй. Из этой тысячи мне и фэня[110] не нужно, всё ваше.
Дедушка смерил его взглядом:
— Хватит тут болтать-то!
Цао Второй распорядился:
— Тогда готовимся. Чжаньао, Сыкуй, вы встанете спереди и сзади, под дном гроба пропустите верёвку. Остальные… двадцать входят в комнату, только увидите, что гроб приподнялся над землёй, сразу подставляете под него спины. Оставшиеся, будете за воротами на подхвате. Идите в ногу под звуки гонга. Братцы, я всем вам премного благодарен!
Цао Второй, который всегда был самодуром, поклонился до земли, а когда поднял голову, в его глазах блестели слёзы.
Хозяин привёл несколько слуг и с холодной усмешкой сообщил:
— Не торопитесь, сначала мы вас обыщем.
Цао Второй рассвирепел:
— Это что ещё за правила?
— Правила тысячи юаней, — хохотнул хозяин.
Слуги вытащили припрятанные носильщиками крюки и кинули на землю. Крюки громко звякнули, а лица носильщиков приобрели серый оттенок.
Глядя на крюки, хозяин расхохотался.
Дедушка подумал: и то хорошо! Кто крюками цепляет за днище гроба — не герой. Душу охватило трагическое предчувствие, как если бы он шёл к месту собственной казни. Дедушка плотно перемотал ноги, а потом задержал дыхание и затянул пояс так, что он аж врезался в живот. Когда носильщики вошли в зал с телом покойника, вся его родня разом перестала голосить, уставившись круглыми глазами на носильщиков и чашку с вином, едва не переливавшимся через край, которую поставили на гроб. В траурном зале от дыма свербело горло, было очень душно, а лица живых казались хищными масками, кружащими в воздухе.
Чёрный гроб ханьлиньского академика стоял на четырёх низких табуретках, словно огромный корабль, причаливший к берегу. При виде этой махины сердца носильщиков забились так, словно в груди кто-то ударял в гонг и бил в барабаны. Дедушка снял со спины тонкую, но очень прочную корабельную верёвку, сплетённую из самой качественной пеньки, и пропустил под днищем гроба. На концах у верёвки были прикреплены две петли из грубого белого полотна. Носильщики привязали к ней несколько десятков мокрых белых тряпок, выстроились в два ряда по обе стороны от гроба, после чего дружно ухватились за верёвку.