Оба заварили в чашках кофе.
Отпив глоток, Григулевич с возмущением заговорил:
— Если даже и принимать во внимание тогдашние мои опасения, то неужели руководство разведки и те, кто вел мое досье в Центре, не понимали, что никакая контрразведка не могла бы доказать мою и Лауры причастность к советскому гражданству и уж тем более к советской разведке?! Я убежден, что принятые вами в Москве меры по спасению нас были преждевременными!
Павлов улыбнулся, хмыкнул и после небольшой паузы парировал:
— Ты, Иосиф, прошел за кордоном огонь, воду и медные трубы. Ты был асом нелегальной разведки, самым долгим нелегалом, с которым мне когда-либо доводилось встречаться и вести его личное и рабочее дело. Ты, можно смело сказать, единственный в своем роде, кто во многих странах оставил глубокий след в сердцах людей, которым ты нравился и которые нравились тебе. А самое главное, не был ни разу скомпрометирован, не раскрыт и никогда не наносил ущерба безопасности нашей страны. И я уверен, что ты со своими блистательными способностями еще сможешь начать новую жизнь. Поэтому, конечно, полезней было бы и сейчас вам с Лаурой продолжить работу за кордоном. Но законы нелегальной разведки суровы! А суровость их всегда заключается в том, что при возникновении малейшей опасности разведчик немедленно выводится из страны проживания.
Павлов сделал короткую паузу, подумал и тихо, словно для самого себя, обронил:
— Возможно, тогда это была перестраховка Центра. Скорее всего так и было. И если все рассматривать с позиций руководства, то перестраховка была, наверное, оправдана. Она была вызвана, конечно, заботой о твоей с Лаурой безопасности и стремлением сохранить вас обоих для советской разведки… Но что поделаешь…
После этих слов Григулевич нервно отодвинул от себя недопитую чашку кофе и, морщась от тягостного, досадного чувства неясности и тревоги, опустил голову. Он уже понял, что дальнейшая судьба его и Лауры должна претерпеть какие-то серьезные изменения. Мысли его начали лихорадочно метаться в голове. Получив в Италии вызов в Москву, он, конечно же, надеялся на продолжение работы за кордоном по своим «железным» костариканским документам на имя Теодора Кастро, пребывание в роли которого было по заданию Центра самым продолжительным, оно длилось пять лет. А тут вдруг дело принимает совершенно иной поворот. Но почему Павлов не хочет сказать ему прямо: какое принято в отношении них решение?
Верный своей выдержке и привычке выжидать, пока собеседник сам не раскроется, он, подняв голову, невидящим взглядом уставился на Павлова и стал терпеливо ждать, когда тот перестанет напускать туману и скажет прямо, на что ему расчитывать. Павлов же, понимая, что рано или поздно надо говорить правду, искоса взглянул в непроницаемое лицо Григулевича и неохотно начал: