— Борьба, конечно, — жестокая штука. И если ты трус — признай это и отойди в сторону. Не мельтеши, как говорят русские. Не нагоняй страху, Александр Иванович! Если плохо в стране или кто-то делает в ней заведомо не то, что положено и как следует, то надо бороться с этим. Даже одному человеку. Страшно, конечно, одному, но ты же знаешь, на что идешь! Возможность и необходимость отстаивать свои убеждения — это самое высшее мужество. И потому никогда не надо прятаться за спины других. Это удобно, но безнравственно.
Пока он говорил, Шитов сосредоточенно морщил лоб, смотрел в потолок и наконец по-дружески выдал:
— Может, ты, Иосиф, и хороший ученый-латиноамериканист, а вот главной науке в нашей стране ты так и не научился. Главная наука в Советском Союзе — умение подчиняться. Мой совет тебе — живи своей собственной жизнью и на склоне лет не вмешивайся ты ни во что…
— В каком смысле? — вырвалось у Григулевича: он был глубоко задет последней фразой Шитова, которая была произнесена с некоторым назиданием.
— А в том смысле, что занимайся своей наукой, литературной деятельностью и не посягай на социализм, который поставил науку и литературу на службу трудящимся.
— М-да, — протянул профессор Григулевич в ответ на повторную бестактность гостя. — Такое заявление может вывести из себя кого угодно. Не ожидал я услышать от тебя, Александр Иванович, подобную несправедливость по отношению ко мне. Мне жаль, что ты как посол продемонстрировал сейчас безразличие ко всему, что происходит в стране. Это прискорбно, — в сердцах сказал он. — А что касается социализма и коммунизма, в которые я свято верил в юности и молодости, то я не посягаю на них и не отрекаюсь. Ты же знаешь, что я посвятил светлому будущему лучшую часть своей жизни, готов был отдать ее за правое дело и в Испании, и в Аргентине, и в Мексике, и в Югославии, когда готовилось покушение на Тито. В те годы я ни разу не усомнился в правильности своего выбора и продолжал работать на советскую разведку, на социализм и коммунизм. То, что я делал тогда, увлекало меня. Но вот мы с Лаурой и дочкой бросили якорь в Москве. И что же мы увидели? Повсеместную ложь и несправедливость, демагогию и гниение изнутри.
Иосиф Ромуальдович поморщился, опрокинул недопитую рюмку коньяка, закурил сигарету и, с удовольствием затянувшись, посмотрел на Шитова. Тот тоже смотрел на него, но каким-то непонятным взглядом — будто не решался ему что-то сказать или же колебался, как поступить. Григулевичу это не понравилось, и он решил продолжить свою мысль: