Нет! Не круглая же я дура! Розамунда сама поразилась выводу, к которому привели ее размышления. Нет чтобы подумать: я не злодейка! Или: я не кровопийца! А именно: я не дура.
Я точно не дура. Но надо еще сообразить, что это за «я». Если в тот странный, пропащий день я бредила — себя не помнила — что угодно, — можно ли сказать, что это была настоящая я? Говорят ведь, что когда человеком руководит подсознание, то на передний план выходят первобытные инстинкты и страсти, с которыми в нормальном состоянии он успешно справляется?
А при каких условиях подсознание берет верх? Всякий скажет: самые идеальные условия — это когда месяцами подавляешь ревность; месяцами улыбаешься, скрывая черную ненависть в сердце; месяцами глотаешь горькие, обидные слова и через силу выдаешь дружелюбные речи… Да это практически история болезни!..
Несколько долгих мрачных минут поднимающий голову ужас боролся с тем, что Розамунде хотелось считать здравым смыслом. Одно за другим вырастали перед ней события последних месяцев — угольно-черные и четкие, как силуэты, на смутном фоне сознания. Минуты, когда она смертельно ненавидела Линди, — и заставляла себя весело и дружески болтать с ней. Минуты, когда в душе мечтала о гибели Линди, — и заставляла себя улыбаться… Все эти загнанные в подсознание чувства, эта ложь — могли они в конце концов вырваться?.. И в этом случае мог ли ее испуганный разум под тяжестью вины и страха вычеркнуть из памяти наивысший момент ее ненависти?
Всякий скажет, что мог, несомненно мог. Всякий скажет, что амнезия — последнее средство, к которому неизменно прибегает организм, когда чувство вины становится непереносимым.
Розамунда дорого бы дала за то, чтобы в эту самую минуту в дверь позвонила какая-нибудь из знакомых дурочек, Карлотта например. Или Нора — зашла бы, начала щебетать о торможении, о комплексе вины и тому подобном. Кто-нибудь такой, кто несколькими пылкими фразами в этом роде легко может убедить, что психология — полная ерунда.
Однако человек, в самом деле позвонивший в дверь около девяти вечера, оказался не психологом-любителем, с которым можно было в свое удовольствие потрепаться о скрытых влечениях. Совсем наоборот. Это был Волкер.
— Он наверху, делает уроки, — сразу сказала Розамунда, любезно избавляя гостя от утомительной необходимости открывать рот и спрашивать про Питера.
Волкер молча, бочком шмыгнул мимо нее и, будто перехитрил вражеского часового, рванул по лестнице в комнату Питера. Послышался голос сына — он удивился и обрадовался; дверь захлопнулась, и стало тихо.