Кошевой приложился к кресту, взошел на возвышенное место, нарочно для него приготовленное, и, обнажив свою бритую голову, поклонился народу.
— Здоров, батьку!.. — закричал народ и утих. Литавры перестали бить, колокола замолкли.
— Я вас созвал на раду, добрые молодцы, запорожское товариство! Как вы присудите, так тому и быть.
— Рады слушать! — закричали казаки.
— Вам известно, молодцы, что бог взял у нас войскового писаря. Так богу угодно; против его не поспоришь. Жил человек и умер, а место его всегда живи: другой человек живет на нем. Так и мы умрем, и после нас будут жить!
— Правда, батьку! Разумно сказано! — отозвалось в толпе.
— Вот и у нас теперь осталось место войскового писаря; изберите, молодцы, достойного человека.
Кошевой спокойно стал, опершись на булаву, а меж народом пошел говор; тысячи имен, тысячи фамилий слышались в разных концах; не было согласия. Долго стоял кошевой, наконец поднял булаву, махнул — и говор прекратился.
— Вижу, — сказал кошевой, — что дело трудное: Ивану хочется Петра, Петру — Грицка, а Грицку — Ивана, и кто прав? Дело темное, в чужую голову не влезешь, будь спор о храбрости, о характерстве, сейчас бы решили — это дело видимое; а письменность не по нас…
— Правда, батьку!
— Хотите ли, молодцы, я вам предложу писаря? Вчера пришел к нам в наше товариство попович из Пирятина; я с ним говорил вчера и удивлялся его разуму. Сам бог его прислал на место покойного; выберите его — и не будет ни по-чьему, а будет по воле господа.
Алексей слушал и пе верил ушам своим.
— Хитрая собака наш кошевой! — шепнул ему Никита, толкая в бок. Между тем народ заговорил:
— Да, он молодец, — кричал один казак, — не задумается над михайликом!
— А какой характерный! — продолжал другой.
— А как играет на гуслях и на бандуре! — подхватил третий — Заморил нас танцами у Варки в шинке.
— Лучше этот, хоть я его и не знаю, нежели пройдоха Стусь! — кричал четвертый.
Говор час от часу делался сильнее, одобрительнее — и вдруг разом полетели кверху шапки: Алексей-попович был избран в войсковые писаря. Тут же, на площади, надели на него почетную одежду, привесили к боку саблю, а к поясу войсковую чернильницу и, вместе с куренными атаманами и прочею знатью, повели на завтрак к кошевому. Простому народу выставили на площади жареных быков и бочку водки.
После завтрака все разошлись; кошевой оставил писаря для занятий по делам войска. Когда они остались одни, долго кошевой смотрел на Алексея и сказал:
— Алексей! Разве ты не узнаешь меня?
— Давно узнал, да не знал, как признаться к тебе.