Теперь только взглянул пристально Алексей на полковничьего гонца и радостно закричал:
— Ты ли, Герцик?
— Я, пане войсковой писарь, — отвечал гонец, низко кланяясь.
— А ты его знаешь, Алексею? — спросил кошевой.
— Знаю, батьку; это искусный человек. Здоров ли полковник?
— Здоров, и полковник здоров, и его дочка Марина, и все здоровы..
— Думал ли ты меня здесь увидеть?
— Никак не думал; все думали, что вы утонули, ловя рыбу, и плакали по вас, а вы здесь… великим паном. Силен господь в Сионе!..
Ужинали у кошевого очень весело. Каждый на это имел свои причины. После ужина кошевой отдал письмо полковничьему гонцу, приказав ему торопиться. Алексей зазвал Герцика на минуту в свою палатку. На дороге их встретил Никита Прихвостень, он был навеселе и уже щелкал себя по носу, приговаривая: «Да убирайся, проклятая гадина, с доброго носа! Вот наказание божие!.. Да тут и сидеть неспокойно. Казацкий нос — вольный нос; лети себе лучше вот к тому пану, старому шляхтичу, забыл его прозвище… досадно, забыл! Да тебя не учить стать, злая личина, и сам знаешь… Вот у него нос уже оседланный золотым седлом со стеклышками; сидеть будет хорошо, покойно! Ступай же… А! И наш войсковой писарь!.. Говорил вражьим детям, что будет толк из Алексея-поповича, будет — и вышел… И бьет ворога, как мух, и на гуслях играет, и богу молится за наше товариство!.. И песня есть, ей-богу, есть… Вот она, песня:
На білому морю, на соколиному морю,
Чорний камень квилить, проквиляє.
Тут что-то не так, одно слово не так поставлено, а завтра выучу, и будет хорошо: сегодня некогда!.. Куда ж ты идешь, пане писарь?»
— Спать пора, брат Никита, и ты ложись спать.
— Куда тебе спать, тут такая комедия! Послушай. Прихожу в курень и сел ужинать; подле меня новичок, просто дрянь, ребенок, сидит и ничего не ест, я ему михайлика — не пьет, говорит: «Нездоровится, дядюшка».
— Какой я тебе дьявола дядюшка? Зови меня брат Никита. А тебя как звать?
— Я, говорит, Алексей-попович.
— А может, еще и пирятинский? — говорю я.
— Именно пирятинский!
— Вот тут я и покатился от смеху. Какой ты, говорю, Алексей пирятинский… Бог с тобой, уморил меня смехом! Есть у нас Алексей-попович пирятинский, не тебе чета, хоть и молод, да дебелая душа, и от михайлика не отказывается, и прочее… А ты что за казак! Молодо, зелено, еще не сложился; хоть и порядочного роста, да прям и тонок, словно тростинка…
— Я вот с неделю живу в курене, — сказал он, — от всех слышу, что есть другой Алексей-попович пирятинский и хотел бы посмотреть на него.
— Увидишь, — сказал я, — он теперь приехал вместе со мною. Я бы тебе сейчас показал, да он у кошевого.