— Бог наказал, бог и простит тебя, — сказал Алексей, — а мы простили…
— И ты, Марина, не сердишься на меня?.. Ох, душит!.. И ты простила?
— Бог тебя простит, Герцик…
— О, боже мой!. Чайковский! Алексей! Я умру скоро, не откажи в просьбе, позволь Марине проститься со мною?.. Марина, простись со мною!.. Пускай твой поцелуй, будто крыло ангела, осенит меня перед смертью.
Марина подошла к нему, подумала и тихо наклонилась к лицу Герцика. В тишине только зашумели, опускаясь, металлические кресты и дукаты, висевшие на шее Марины.
— Отойди!.. — страшно закричал Герцик. — Отойди! Я укушу тебя… Зачем ты так хороша?.. Боже мой… Да… Это что?.. Ох, душит! Точно… это она, святая монета… — тихо говорил Герцик, будто припоминая сон, — да зачем ты носишь нашу монету?
— Какую вашу?
— Иерусалимскую монету! Вот она у тебя висит на шее рядом с крестом; она мне сверкнула в глаза страшным воспоминанием, такую монету моя мать надела на шею маленькой сестре моей давно-давно. Эта монета от святого человека, эта монета из храма Соломона… Надела на шею, а казаки взяли сестру мою… Что вы так смотрите? Что глядите? Я еврей…
С ужасом все отступили от Герцика.
— Боитесь меня? Теперь нечего бояться! Я как теперь помню сестру, черные очи, на правой щеке красная родимочка… Хороша была сестра моя… Куда вы?..
— Иосель, Иосель, сын мой! — кричала старая цыганка, вбегая в светлицу и бросаясь на грудь Герцика. — Будь проклят час, когда ты надел казачье платье! Я не узнала тебя… Горе мне! Не узнала родного детища, сама убила тебя, положила яд на рану, не змеиный яд, свой яд; много им отправила я на тот свет врагов наших, злых казаков, я мстила за вас, мои дети; мне было любо, когда умирал казак; я думала: вот новый выкуп за детей моих!. И сама тебя отравила! Горе мне! Ты умрешь, Иосель — силен яд! Горе мне! Горе!
И старуха упала на пол, ломая руки, судорожно теребя костистыми пальцами седые пряди волос своих.
— Что вы смотрите? Смейтесь, враги мои! Не я убила сына, вы убили его Слушайте, как хрипит он! А где дочь моя, где моя Текля?.. Вы убили ее, вы взяли нашу монету… Вот она, вот она! — кричала цыганка, схватив медный дукат, подаренный Татьяною, который висел на шее Марины. — Вот благословение хосета. Еще видны на нем следы зубов моих; я заломила край дуката своими зубами, прощаясь с дочерью. Нет уже зубов тех! Растеряла я их по вашим степям, но я полила их вашею кровью, и вырастут из них на вашу голову страшные змии. Где дочь моя?
— Она умерла, — отвечал Чайковский.
— Умерла! Бог мой! Слышишь, Иосель, сын мой? Она умерла, умерла, сестра твоя! Слышишь?