— Ты и вправду думаешь, будто я такой тупой? Уж несколько дней я смогу о себе позаботиться, как думаешь?
— Да знаю, мой ворчливый пузанчик. Просто для моего спокойствия. — Она прочитала первую записку: — Перед выходом не забыть выключить кофеварку и запереть входную дверь.
Он кивнул.
— Ты опустила еще: «и включить сигнализацию», — съехидничал он.
Она разыграла обиду:
— Ты не принимаешь меня всерьез!
— Тебя? Конечно, принимаю. А что-нибудь посерьезнее ты для меня приготовила?
Эрика загадочно улыбнулась, поднялась с его колен и протянула мужу руку:
— Идем.
Она повела его в подвал, где стоял морозильник, и открыла дверцу. По меньшей мере дюжина пластиковых контейнеров предстала его взору, и каждый был помечен записочкой вроде тех, которые она извлекла из ночного столика. Все емкости оказались расписаны по дням.
— Я тут тебе немножко наготовила. На первую неделю точно хватит, а то ведь оголодаешь.
Клуфтингер так растрогался, что терпеливо выслушал все указания от «по средам выставлять мусор на вывоз» до «по субботам менять постельное белье». После этого он по велению души пригласил жену в ресторан, вовсе не задумываясь о безумных тратах.
Утром в понедельник будильник в доме Клуфтингеров прозвонил в пять часов. Эрика повернулась к мужу, чтобы разбудить его нежным поцелуем, но другая половина постели оказалась пустой. В то же мгновение в спальне зажегся верхний свет, и она, щурясь от его яркости, разглядела в дверном проеме супруга при полном параде.
— Доброе утро, соня. Пора вставать, — ласково сказал он, подошел и чмокнул ее в щечку.
— Доброе утро, — все, что смогла пролепетать пораженная женщина.
Давно минули те времена, когда будили ее, а не наоборот. Нет, муж не был любителем поваляться в постели, но для того, чтобы он оставил любимую подушку до шести утра, должно было произойти нечто из ряда вон. Не считая восхождения в горы — тогда понятия «рано» для него не существовало. Но сейчас? Она улыбнулась дверной коробке, минуту назад служившей рамой для портрета супруга. «Как мило, — жмурилась она от счастья, — он так взволнован моим отъездом».
В одном фрау Клуфтингер оказалась права: муж действительно очень волновался. Но причиной служил не ее отъезд, однако она знать этого не могла. А комиссар Клуфтингер благоразумно не спешил ее просвещать. Он снова провел беспокойную ночь, но она существенно отличалась от всех бессонных ночей прошлой недели. Тогда его лишало сна сознание тупиковости ситуации. Сегодня ему не давало заснуть ощущение, что именно нынешний день принесет богатый улов. Он с радостью перевел бы стрелки на пару часов вперед, как проделывал это в детстве, в утро сочельника. В этот день он всегда просыпался слишком рано, и каждый час в ожидании раздачи рождественских подарков тянулся невыносимо долго, а отец был неумолим: раньше восьми вечера младенец Христос не прилетит. «Наш дом — последний в Альтусриде на его пути», — объяснял он такую задержку своему нетерпеливому сыну. А малышу это казалось нечестным, и во время воскресных месс он молился, чтобы в этом году младенец Христос изменил свой маршрут. Но ничего не происходило. Лишь много позже Клуфтингер узнал истинную причину такой непреклонности. Оказывается, в сочельник отец проводил пару-тройку часов с друзьями за игрой в подкидного дурака. Впрочем, это осталось неизменным и до сей поры. Разве что сам Клуфтингер уже не верил в историю с младенцем Христом.