— Мне придется самому его посмотреть.
— Пусть. Мне уже все равно.
Лежа под покрывалом, я чувствовала себя загнанной жертвой охотников, забившейся в глубокую нору и прислушивающейся к звукам извне.
— Трусиха! — Санджай сел на кровать, придавив край покрывала. — Вылезай. Ничего не произошло.
Я точно психованная. Накрутила себя. Устроила истерику, увидев сгоревший клочок бумаги. Стыдно-то как…
— Ничего не произошло, — повторил Санджай, — кроме одной важной вещи.
Я замерла.
— Ты мне тоже нравишься. Очень.
— Даже такая толстая?
— Разве богини толстые?
— И брови у меня не черные.
— Совсем ребенок.
Я открыла лицо.
— Я как холст, на котором забыли нарисовать, — решила переубедить Санджая.
— Это свет. Такой ослепляющий, что цвета разглядеть невозможно. Но достаточно закрыть глаза, и в темноте поплывут радужные пятна.
Я заулыбалась. Мне понравилось сравнение.
Санджай же был серьезен.
Он смотрел на меня, а я, вдруг испугавшись, что выгляжу заплаканным чучелом, закрыла лицо ладонями.
Санджай зашевелился.
В голове рисовалась картина, что сейчас он потянется ко мне, раздвинет руки, скажет: «Ты самая красивая на свете» и нежно поцелует.
Я перестала дышать.
Потом воздух кончился.
Убрав ладони от лица, обнаружила, что Санджая в комнате нет.
Я точно не Царевна-лягушка. Стрелу вроде поймала, а целовать отказались.
Переодевшись, я спустилась вниз. Санджай ходил вдоль бассейна и с кем-то разговаривал на хинди. Его голос был спокоен, но взгляд сосредоточен.
Единственное знакомое слово, которое он произносил часто, было «ача», что, судя по интонации, означало что-то вроде «хорошо, ладно». Потом прозвучали имена — Сунил Кханна, Каришма, Лаванья. Увидев меня, он улыбнулся, и, произнеся еще пару раз «ача», закончил разговор.
— Я решил навести справки о семье Кханна и о той пакистанской девочке, что жила в этом доме после них. Если все эти смерти были на самом деле, они должны оставить документальный след.
Взяв со стола дневник и ключи от «Махиндры», Санджай ободряюще улыбнулся.
— Не переживай. Все будет хорошо.
— Ты куда?
— Меня просили привезти дневник. Я скоро вернусь. Пойди, поешь чего-нибудь.
Я осталась стоять в тени веранды, когда Санджай уходил по черно-белой плитке двора, залитого ярким солнцем. Я чувствовала себя одинокой, брошенной, но не решилась сказать об этом. На сегодня истерик хватит. И так показала себя во всей красе.
У двери мужчина обернулся, и я поймала его встревоженный, даже потрясенный взгляд, который он тут же спрятал. Я поняла, что произошло что-то страшное, шокирующее, но меня не хотят пугать.