«Здравствуй, мой дорогой дневник», — написала я, обращаясь к нему так же, как тогда, когда верила, что делюсь секретами с другом. — «У меня есть еще одно заветное желание. Хочу, чтобы в этом доме все были счастливы, исчезла злость и ненависть, воцарились любовь и доброта».
На моих глазах слово «любовь» растаяло, словно его и не было.
«Что случилось с любовью?» — написала я.
«Ее нет. Только ложь и предательство».
«Кто тебя обидел?»
«Мужчина».
«Кто ты?»
Я ждала ответа, затаив дыхание.
Прошла минута, другая.
Молчание.
Я приготовилась задать следующий вопрос и уже прикоснулась к странице дневника, как вдруг проявилось имя.
«Лаванья».
Ручка выпала из моих пальцев и покатилась по гладкой поверхности стола. Издаваемый ею звук резал по оголенным нервам.
— Лаванья, — прошептала я.
«Никогда не расставайся со мной», — потребовала она. — «Никогда не подпускай к себе мужчину. Оставайся чиста. Иначе он умрет».
— Сия, почему ты здесь?
Надо мной стоял Санджай. Поглощенная беседой с дневником, я не услышала его шагов, как, впрочем, и шума двигателя.
Испугавшись, что он прочтет страшные слова, торопливо перевернула страницу и порезалась об ее край. Такое иногда случается — бумага режет как бритва. Острая боль заставила меня зашипеть и сунуть палец в рот, но, опустив глаза, я увидела, что капля крови быстро впитывается в дневник.
— Что это? — прошептала я, когда на странице начали проявляться английские слова. За ними поползли слова на хинди — знакомая по индийским фильмам вязь деванагари. Строки наслаивались друг на друга, переплетались с предложениями, написанными кириллицей, превращались в нечитаемые. Еще мгновение и оказалось невозможным разобрать даже те слова, которые писала сама.
Санджай склонился над дневником и тоже перестал дышать.
На наших глазах бумага темнела, корежилась, покрывалась пятнами плесени. Чернила расплывались, а атласные ленты теряли блеск и осыпались.
— Вот его истинное лицо, — прошептала я, боясь отвести от дневника глаза, ожидая подвоха. Пусть бы он рассыпался в прах или сгорел, мы бы вздохнули с облегчением, но на столе лежала дурнопахнущая книга, а испорченные временем страницы переворачивались сами по себе, словно кто-то неведомый листал их. — Жаль, трудно разобрать, что здесь написано.
— Смотри, твои записи закончились.
Следы шариковой ручки перестали накладываться на то, что было написано чернилами. Но прочесть смесь английского с хинди по-прежнему не удавалось.
— Дневник вели все три девушки?
— Да. И одна из них была первой. Мне кажется, она запустила череду несчастий.