Сквозь разрывы снарядов слышался треск пулеметов, звук автоматных очередей и винтовочных выстрелов. Мелкие гарнизоны отдельных ДОТов продолжали вести бой. Особенно сильно надрывался пулемет где-то на юге высоты. Там же гораздо плотнее рвались и снаряды. Видимо, одно из огневых сооружений особенно сильно насолило егерям…
Сплошной звон стоял в ушах. Люди находились в шаге от сумасшествия. Они пребывали на грани срыва и держались лишь неподвластным им самим последним усилием их собственного разума. В воздухе витал сатанинский запах смерти, но надежные стены продолжали держать людей в шаге от, казалось бы, неминуемой гибели. Страх перед смертью, предательские накаты полного безволия стали нормой. Солдаты не то охладели, не то попросту перестали их замечать. Их восковые лица были лишены всякого движения, малейшей эмоции. Полупрозрачные, они расплывались потухшими взорами в пыльном полумраке. Сплошь покрытые сажей и бетонной пылью, практически одноцветные, солдаты походили на статуи. Сквозь общий звуковой диссонанс прорывались стоны тяжелораненых, не то страдающих от боли, не то бредящих в бессознании.
Бойцы часто сменяли друг друга у пулеметов. Даже Алексей пытался вести огонь, но раненая рука не позволяла твердо держать ручки «максима». От этого стрельба становилась неприцельной, практически бесполезной. Он сгодился лишь на роль второго номера – подавал пулеметную ленту. Шальными осколками и пулями скосило нескольких бойцов. Возле узких бойниц не спасали и метровые стены. Сквозь плотную пелену дыма, которая окутала высоту, целиться было крайне сложно. Но бойцы уже хорошо пристрелялись к вершинам лежащих перед Угловой сопок, где все еще работали немецкие пулеметные расчеты. Так и били, то прицельно, то сквозь молоко дыма, отвечая на выстрелы с той стороны. Боеприпасы подходили к концу. Приходилось экономить. ДОТ огрызался все реже, все скупее и, по сути, уже не представлял для егерей никакой угрозы. Скорее действовал на немцев как раздражитель.
Мама… Почему-то именно в такие, роковые, минуты часто вспоминается мама. Кто-то даже зовет ее во весь голос, прекрасно осознавая, что она не может сейчас прийти на помощь. Иные еще молятся Богу. Кто-то молча, про себя, кто-то вслух, не боясь за свое партийное или беспартийное, но все же идеологически правильное положение. И пусть даже молитв не знают, и крестятся, что попросту пальцами в лоб тычут. Но абсолютно все: и убежденные атеисты, и колеблющиеся, часто инстинктивно взывающие к Всевышнему, и верующие, хоть и скрывающие это, в такие моменты своей одинаково уязвимой жизни вспоминают именно мать. Ведь именно она единственный от рождения и до гробовой доски самый близкий, святой и родной человек, любовь к которому вечна и крепка, как гранит. Она дает жизнь, у нее мы и ищем спасения для этой самой жизни. Может, именно мать и есть земное, физическое воплощение Бога? Для каждого свое, но для всех единое.