Какое-то время я наслаждался ездой, хотя меня не оставляли мысли о прошлом. Мне было семь, когда отец научил меня ездить на велосипеде. Все мои приятели уже умели ездить и начинали надо мной насмехаться. Порой я жалел, что не могу вернуться в прошлое и задать им хорошую взбучку. Но тогда я был чересчур робок и застенчив.
Когда мне исполнилось семь лет, отец решил, что пора. Хотя я постоянно хныкал, он был полон решимости довести дело до конца. Возможно, обучая меня езде на велосипеде, он мог хоть как-то отвлечься от неоплаченных счетов и ощущения пустоты в квартире, где осталось лишь двое жильцов.
На мгновение я снова оказался вместе с ним на улице перед нашим домом. Дела у нас тогда шли не лучшим образом. Мы переживали серьезный кризис, но у меня был он — мой отец. Я помнил, как он шел рядом, придерживая меня за спину, потом бежал вместе со мной, а потом отпустил, и я впервые поехал самостоятельно.
И еще я помнил внезапное ощущение, что у меня действительно получается. На меня нахлынула волна чувств, почти не имевших отношения к езде на велосипеде. Оглянувшись и увидев усталую улыбку отца, я впервые за многие месяцы поверил, что все будет хорошо.
В тот день я вновь обрел нечто, чего мне недоставало. Я многого лишился после смерти мамы, но у меня оставался отец. И я знал, что, пока он у меня есть, я могу сделать что угодно.
Абрахам остановился на углу, пропуская пару запряженных лошадьми фургонов с зерном, рядом с которыми ехали вооруженные охранники. Я притормозил рядом, опустив голову.
— Дэвид? — спросил Абрахам. — Дэвид, ты что… плачешь?
— Все в порядке, — хрипло ответил я, проверяя мобильник. — Здесь сворачиваем налево. Ящик перестал двигаться. Скоро мы должны его перехватить.
Абрахам не стал настаивать, и я снова тронулся с места. Я даже не осознавал, что боль еще столь свежа, словно только что выбросившаяся на берег рыба, решившая принять солнечную ванну. Пожалуй, предаваться воспоминаниям все же не стоило, и я попытался насладиться ощущением ветра и радости от езды. Велосипед определенно не мог сравниться с передвижением пешком.
Свернув на приличной скорости еще за один угол, мы были вынуждены замедлить ход из-за остановившейся впереди группы велосипедистов. Мы тоже притормозили, и у меня по коже побежали мурашки. На тротуарах не было ни души. Никто не катил в тележке свое имущество к новому дому, что было обычной картиной для других улиц. Никто не высовывался из разбитых окон.
Дорога была погружена в тишину, не считая треска велосипедных педалей и раздававшегося в дальнем конце улицы голоса: