Я толкнула Кира локтем под ребра. Чародей встрепенулся, посмотрел на меня мутными глазами.
— Вставай. Приехали. Не прошу тебя разобраться, постарайся хотя бы ни на кого не дышать.
Кир отвернулся и с неожиданной ловкостью выбрался из спиритоцикла. Мы с Марком последовали за ним.
— Заходите. — Фома не стал тратить времени на приветствия и мне сложно было его за это упрекнуть. — Поговорим внутри.
Он держался напряженно, молчаливо, но вместе с тем чувствовалось, что ему есть, что сказать, и говорить он может долго. Я с тоской подумала о Христо. Сюда бы старика сейчас… Мне почему-то показалось, что его присутствие помогло бы всем. Его пьяный, нарочито бодрый брюзжащий голос помог бы взбодриться, привести мысли в порядок, взглянуть на ситуацию со свежими мыслями. Но Христофор Ласкарис был за много километров от нас и я слишком хорошо знала, что ни за какое вознаграждение он не оставит своего теплого, заваленного хламом и заставленного винными бутылками кабинета чтобы трястись в гранд-трактусе, что бы от этого не зависело.
— Где все? — неуместно спросил Марк, пока хозяин вел нас куда-то все теми же узкими коридорами.
— Разогнал, — бросил тот на ходу, — сейчас тут лишние люди ни к чему. Дал всем выходной. Оставил только десяток человек из самых надежных. Они промолчат сколько надо, но время идет… Если ничего не изменится, к полудню мне придется известить префектуру. Я не могу скрывать от них долго мертвеца, сами понимаете…
Он распахнул перед нами дверь. Судя по всему, это и был его кабинет. Меня поразило то, что обставлен он бы тщательно, с немалым старанием и, судя по всему, с немалой же щедростью. По крайней мере слишком многое отличало его от пыльного логова Христо. Добротная мебель явно не ромейского происхождения, разноцветные стеклянные витражи-миниатюры на стенах, рисовые циновки на полу… Здесь пахло крепким табаком и еще чем-то горьковатым, древесным. Мне почему-то подумалось, что так пахнуть может в трюме корабля. На длинной полке стояли причудливые статуэтки из черного дерева и слоновой кости, судя по всему, с африканского континента или из Нового Света, но спрашивать о них сейчас было неуместно.
Фома тяжело дышал. Он не выглядел напуганным или взволнованным, но лицо его точно припухло, пошло морщинами, залоснилось… Теперь он не выглядел добродушным стариком, напротив — он выглядел как боевой трактус, нависающий над нами, с огромными лязгающими гусеницами и глазами-бойницами. Сосредоточенный, напряженный, монолитный зверь, принявший отчего-то человеческое обличье.