Из кухни вышла с подносом Гергана… Сильное, крупное тело, холодный взгляд, пронизывающий насквозь… Она словно прочитала мои порочные мысли. «Зачем я пришел сюда? — подумал я, злясь на себя. — Пусть они живут, как хотят. Пусть будут благословенны их дети. А я выпью свой кофе и уйду отсюда с миром, как это делали во все времена добрые люди…»
— Завтра воскресенье, можно и попозже лечь спать, — донесся до меня ее голос.
Муж Герганы с жадностью потянулся к кофе, но она уклонилась от него, поднесла кофе мне и снисходительно усмехнулась:
— Предпочтение нужно отдавать гостю!
Иванчо отодвинулся в угол кушетки, а я дрожащей рукой взял чашку, стараясь не пролить горячую жидкость. Какая разница, кто получит кофе первым? Царица останется со своим Иванчо, а я… Я останусь со своими подлыми мыслями обманутого человека, который воображает, что имеет на что-то право.
— Осторожнее, не обожгитесь! — предупредила она.
Мы пили горячий кофе и молчали. Через открытое окно в комнату врывался густой запах созревших хлебов, и мне казалось, будто я на току. Я словно слышал шелест спелых колосьев, падавших в примитивную деревенскую молотилку. Вот она, эта молотилка, и погубила мою маму — единственную радость моей жизни… Как далеко ушло то время! Мне было приятно вдыхать всей грудью благоухание фракийской равнины, равнины с ее дорогами, тополями и прохладной тенью старых ореховых деревьев…
— Что приумолк? — спросила Гергана.
Она обращалась не к нему, а ко мне. И я знал, что в эту минуту она думала только обо мне, забыв о муже, сидящем на кушетке, одетом в новую полосатую пижаму, смирном, исключительно добром и гостеприимном, каким он и был всегда. И я вдруг почувствовал себя виноватым перед ним. Нет, я уважал этого человека и знал, что смогу найти в себе силы, чтобы устоять перед его женой. Я не смог бы прикоснуться к этому начавшему увядать лицу и к этим губам, которые уже давно не целуют и не шепчут слова любви.
Она что-то говорила, спрашивала о нашей бригаде, но я думал о своем и не сразу понял, что она имеет в виду бригаду, которая была создана нами месяц назад и дала обязательство работать лучше, производительнее, качественнее. Я ответил, что с тех пор ничего не изменилось — сами мы не стали лучше, никого не перевоспитали, не живем по-коммунистически, как писали об этом в большом обязательстве, взятом перед всем заводом.
Гергана рассердилась, начала меня поучать, и вокруг меня словно зашелестели страницы скучного доклада.
Я слушал ее и удивлялся: как это несколько минут назад меня потянуло на лирику?