— Что-то я сомневаюсь в ваших обещаниях! — резко бросила она.
— Вам это свойственно, — раздраженно ответил я.
— Кому это — вам?
— Руководителям.
Она отставила в сторону чашку и продолжала:
— Какие мы руководители?.. Мы самые обыкновенные регистраторы, которых вы привыкли беспрестанно критиковать.
— Не согласен.
Между нами начался ожесточенный спор. Иванчо смотрел на нас рассеянным взглядом, потом отставил в сторону пустую чашку и незаметно удалился в другую комнату продолжать свой прерванный сон. Тогда я, разозленный ее назидательным тоном, спросил:
— Любишь его?
Она вздрогнула, услышав мой вопрос. Конечно, она не ожидала его. Я поставил ее в затруднительное положение, И наверное, она покривила душой, ответив мне:
— Да, люблю. Он мой товарищ по жизни.
— Поздравляю тебя.
— Не стоит. Еще не учредили орден за такую любовь.
— А надо бы.
— Ты этого хочешь?
— Ну, я-то никогда не получу такого ордена.
— А почему? Ты ведь тоже любишь. Это же видно.
— Кого люблю?
— Ты знаешь, о ком я говорю… Но я должна тебя предупредить по-дружески — будь осторожней! Вопрос очень сложный.
— Ничего не понимаю.
— Поймешь… Мы всегда слишком сентиментальны и снисходительны, пока нам не сядут на голову. Я сторонница более суровых мер… Мы и так достаточно много пускаем слюни, играя в демократию.
Она, все больше распаляясь, спорила со мной. И я, задетый ее никому не нужными, пустыми словами о долге, дисциплине, начал возражать. Мы все больше и больше отдалялись друг от друга, потому что я не мог безоговорочно соглашаться с ее взглядами на общество, людей и их мораль. Может, все и кончилось бы простым спором, если бы она не стала кричать, что таким, как я и Виолета Вакафчиева, нет места в нашем рабочем коллективе. Я вскочил:
— Как это понимать?
— Как хочешь! — резко выкрикнула она. — Ты подвел меня с ее назначением, а теперь она пытается водить всех за нос.
— Все ясно, — сказал я. — Спокойной ночи!
— Не все тебе ясно.
— Все!
— Спокойной ночи.
Я взял ее руку. Она была холодна как лед.
Когда я думаю о Гергане и Виолете, мне всегда вспоминается, как мы строили этот город, и я не могу избавиться от этих воспоминаний. Мы заплатили за все. Нам не на кого сердиться. Даже когда Гергана сказала мне, что Виолета пытается водить всех нас за нос, я особенно не рассердился на нее. Ведь у Герганы были добрые намерения.
Она хотела меня спасти, потому что боялась за меня…
Подойдя к дому Лачки, где я теперь жил, я осторожно открыл плотно сколоченную из дубовых досок калитку и незаметно вошел во двор. Дом и пристройка тонули в тени шелковицы. Окна были открыты, потому что Лачка любил свежий воздух, а главное — всегда слушал, кто входит и кто выходит. Только сон мог побороть это его неистребимое любопытство. Вот на это и была моя надежда, когда я бесшумно, как кошка, поднимался по бетонным ступенькам крыльца. Но не успел я сделать и нескольких шагов, как с балкончика кухни послышалось: