Он закурил новую сигарету, откинулся на спинку скамейки и долго, прищурив глаза, смотрел на детей, играющих под надзором старушек. Чирикали воробьи. Лаяла какая-то собачонка. Кругом было весело.
— …И опозорили меня! — вздохнул он. — Разбили семью! Разорили меня!
— Вы что, разводитесь? — спросил я.
— Нет! Но жена плачет! Каждый день! И я ее понимаю.
— Да, интересные дела.
— Интересные… Сначала вокруг меня секретарша все вертелась, но я сдержался… А как же иначе? Ведь последствия… Другая, однако, особа постоянно лезла ко мне со стенгазетой, все старалась приблизиться к моему лицу, но я деликатно отстранялся. Была она не красавица, но бюст такой пышный, и она им нет-нет да и коснется моего плеча… И вот в один такой момент в мой кабинет вторглась эта… из профкомитета… и, закрыв лицо руками, заверещала дурным голосом. На ее крик отозвались и другие. Соблазнительница отпрянула от меня и стояла потупив взор, многозначительно при этом улыбаясь. Я встал, разорвал стенгазету и выгнал всех из кабинета.
— Ну и народ!
— Да! И вот я сейчас на улице, а жена моя дома плачет-разрывается! А дети, как говорится, слушают и ума-разума набираются…
Он отбросил недокуренную сигарету, потому что во рту у него и без того уже было горько, и долго молчал. Потом заговорил снова:
— А сейчас меня зовут на мясокомбинат.
— Так это же хорошо!
— Как бывший официант я понимаю толк в мясе и справлюсь, но дело не в этом…
— А почему бы тебе не вернуться в «Граово»?
Он долго смотрел на меня повлажневшими глазами.
— И ты так думаешь?
— А что?
— Да все враги мне этого желают.
— Да, ты прав, — сказал я и тоже загляделся на залитый солнцем скверик, равнодушный к человеческим болям.
— В «Граово» я не вернусь никогда!
Из громкоговорителя лилась грустная народная песня. Мои глаза переполнились слезами, готовыми хлынуть в два потока и утопить меня. Глаза Зафирова тоже были влажными, но взгляд оставался непреклонным.
— На мясокомбинат — да! Но в «Граово» — нет! — твердил он.
— Мужество, брат, мужество, — сказал я и положил ему руку на плечо, чтобы приободрить его. — Все уладится.
— Как? — с отчаянием посмотрел он на меня. — Как уладится?
— Я схожу к товарищу Мичеву.
— Ни в коем случае! — закричал он. — Мичев сказал, что не хочет меня видеть.
— А если к Ивану Г. Иванову?
— Еще хуже!
— Что ж, выхода нет! — вздохнул я и снял руку с его плеча. Мы долго молчали, переполненные до краев мукой из-за безвыходного положения, и не знали, о чем говорить. В это время, однако, мимо нас через скверик неожиданно прошел Иван Г. Иванов. Шел он быстро, с папкой под мышкой, и, вытянув нос вперед, делал вид, что не замечает нас. Я попытался окликнуть его, но он просто пролетел мимо, будто нас вовсе и не было здесь. А ведь он был из тех людей, что видят все даже тогда, когда не смотрят. Я содрогнулся, поняв, что и мое положение становится шатким. Меня снова бросило в пот. Зафиров посмотрел на меня виновато: