— Есть ли тут живые? — снова громко спросил я.
Но и на этот раз не последовало никакого ответа.
Тогда я решил пойти к голубятне, где, как мне показалось, кто-то был. И действительно, подойдя к ней поближе, я увидел товарища Мичева в окружении голубей различных размеров и окраски! Он кормил их просом с противня. Проголодавшиеся птицы, высыпав стаей из голубятни, шумно толкались, торопливо клевали лакомые зерна, с жадностью набивая ими зобы. Товарищ Мичев бранил их, тем не менее щедро подсыпая все новые и новые порции. Голуби с еще большим остервенением клевали зерно и давились. Только один из них, белый и гривастый, сидел, уцепившись когтями, на ладони товарища Мичева и оттуда тянулся к противню, на котором зерна было значительно больше, чем на земле. Этот голубь был, видимо, любимцем хозяина, раз он клевал зерно прямо с противня.
— Добрый день, товарищ Мичев, — поздоровался я.
Тот обернулся, увидел меня, но не сразу узнал.
Я продолжал улыбаться, глядя на сидящего на руке товарища Мичева голубя и на пистолет, висящий на его ремне без кобуры, который он носил в таком виде по старой привычке еще со времен службы.
— А, Мицков! — узнал он меня, присмотревшись. — Это ты?
— Я, товарищ Мичев.
— Здравствуй! Садись же! Чего торчишь?
— Сейчас сяду… Отчего не сесть? — сказал я.
— Здорово здесь, правда?
— Отлично, товарищ Мичев.
— Рад тебя видеть…
— Воздух, тишина, — продолжал я, усевшись на траву и не отрывая взгляда от голубей, продолжавших толкаться и клевать просо, рассыпанное на траве и мощенной каменными плитами площадке у ручейка.
— Что нового в столице? Как там дела? — продолжал он.
— Все в порядке, товарищ Мичев. Люди, как и полагается, трудятся, строят новое…
— Планы, идеи… — подхватил он мою мысль. Но в это время гривастый вскочил на противень и отвлек товарища Мичева. — Зарываешься, дорогой! — рассердился он. — Забываешь, что не только ты существуешь на белом свете, есть и другие! — Он посмотрел на меня и сказал с намеком: — Ну точно как люди.
— Вы не правы, товарищ Мичев, — возразил я. — Люди сейчас стали более сознательными.
Старый политзаключенный поправил сползший почти до колен ремень с пистолетом и ответил:
— Ты всегда был склонен идеализировать действительность, Мицков!.. Посмотри на голубей и сделай для себя вывод…
— Голуби — это одно, а люди — совсем другое.
— Все мы один товар, Мицков!
— Иногда — да! — решил я поддержать его. — Но не всегда!..
Доходили до меня слухи, что, уйдя на пенсию, товарищ Мичев сделался ворчливым и высказывал критические замечания по некоторым вопросам. И сейчас я убедился в этом, слыша, как он продолжает критиковать отдельные установившиеся порядки, которые не одобрял и я. Выбрав удобный момент, я присоединился к нему и выразил свое неудовольствие, отметив, что вот и сына моего отослали служить на самую границу, как будто не могли пристроить его где-нибудь поближе к Софии, чтобы он мог видеться и со своей женой, и со своими родителями. Товарищ Мичев, занятый голубями, топтавшимися уже у него на плечах, откуда им удобнее было впрыгнуть на противень, не обратил на это особого внимания. Но после того, как я во второй раз излил ему свою боль, из-за которой добирался сюда к нему специально от самой Софии, он сказал одобрительно: