— Ты сегодня какая-то особенная, — повторил он, и я сразу же узнал его голос. Это был молодой Масларский, мой сосед по комнате.
Меня вдруг стала бить дрожь. «Вот так ситуация!» — подумал я и еще больше затаился за деревом, чтобы они меня не увидели. Я невольно мог поставить их в неловкое положение, а приятного в этом было мало и для меня, и для них.
— Самое главное — чувства, — заговорила она, — чувства, а не обещания.
— Да, разумеется, — согласился он, — я тоже так думаю.
— Большие чувства!.. — настаивала она. — Это важнее…
Она не закончила фразу, а я уже оцепенел. Это была Виолета, моя бывшая жена. Кровь застучала у меня в висках. Разумеется, я не имел права ревновать, однако… Разве такое возможно? Она ведь старше его! Мне захотелось встать, подойти к ней и ударить ее. Но кто я ей? Она мне давно не жена. И я ей не муж. Уж если и нужно кого бить, так это парня…
— Самое главное чувства, — продолжала она. — Все остальное получается само собой… Разве ты не согласен со мной?
Они остановились у дерева, в двух шагах от меня, и я снова услышал ее голос. Она сказала ему, что он слишком нетерпелив. А он молчал. Молчал и хотел ее поцеловать, но Виолета продолжала твердить, что не это главное, и я отлично понимал ее намерение поиграть с ним еще немного. Так она когда-то играла и со мной…
Масларский наклонился и поцеловал ее. Она ему позволила это. Я видел, как она прислонилась к дереву, держа руки у него на плечах, будто боялась упасть. Он был выше ее, и его профиль четко вырисовывался над ее маленьким лицом. Ее я почти не видел, но ясно слышал такой знакомый мне голос.
— Почему ты торопишься? — спросил он, прижимая ее к себе.
— Такая уж у меня судьба.
— Тебя ведь никто не ждет.
— Да, никто меня не ждет, — вздохнула она, — даже ты не ждешь.
— Клянусь тебе!..
Они пошли через рощу, а я слушал их шаги, смотрел им вслед и не мог прийти в себя.
Я был трезв. Клянусь вам, был трезв. Он держал ее за талию, а она продолжала говорить о том, что самое главное — это чувства, которые интересовали ее прежде всего.
Быстро вскочив со скамейки, я пошел следом за ними. Мне хотелось догнать их и сказать им только два слова — не из ревности, не из зависти, а во имя справедливости. Ведь очень нужно, чтобы на этом свете была хоть какая-нибудь правда во имя гармонии.
Я уничтожу ее, эту фурию, а его брошу в речку, чтобы поостыла его дикая страсть… Правы ли они? И у комара есть страсть, и у жабы, которая квакает ночами в болоте… И верба трещит, сгибаемая ветром, и собака лает, засмотревшись на месяц… Все ли имеют право на любовь?